Лиза чрезвычайно расцвела за эти два года. Тогда она была симпатичной, только обещающей красоту, резвой, несмотря на болезнь, девочкой, теперь же стала просто красавицей. Высокая, с полной грудью и тонкой талией, с чудными черными кудрями, с густыми бровями вразлет и черными, как смородина, сияющими глазами на матово-бледном лице, она вызывала, где бы ни появлялась, всеобщий вздох восхищения. Алеша не сводил с нее глаз. Он говорил невпопад, сыпал сахар мимо чашки, поминутно ронял ложечку – и Лиза отвечала ему тем же. Еле дождавшись окончания чаепития, она отпросилась у матери показать Алексею Федоровичу сад. Там, скрывшись от посторонних глаз, они наконец обнялись – страстно, горячо и нежно до дрожи. То, что два года назад нельзя было переступить, исчезло без следа и теперь совсем не стыдным, а напротив, единственно естественным было держать друг друга в объятьях, и целовать, целовать, целовать… Так провели они в саду одни целый день, прерывая поцелуи торопливыми разговорами и разговоры – поцелуями. Мама, впрочем, по привычке подглядывала за ними, но очень издалека…
Ну, что же тут было откладывать! Свадьбу сыграли в средине августа, очень скромно, по настоянию Лизы («двух подряд коронаций я не выдержу», сказала она, сконфузив мать и чувствительно обидев Петра Ильича). Венчались в родовой хохлаковской церковке, тем же батюшкой, который когда-то Лизу и крестил, и через несколько дней молодые уехали в свадебное путешествие, в Англию, Францию и Бельгию, опять же по желанию Лизы («юга я насмотрелась из кресел»). Алеше как раз надо было что-то там уладить в контрактах, дело небольшое, но требующее личного присутствия, в Манчестере или в Лондоне, я точно не знаю. А в Париже как раз открывалась текстильная выставка… Молодая жена была довольна, что вот так, с первых дней, она разделяет заботы мужа и ни в коей мере не становится ему обузой. Господин Перхотин, «Рара», холодно по этому поводу шутил, что у Алексея Федоровича, как у магометанина, старшая жена, то есть фабрика, всегда будет главной. Господин Перхотин, не подавая виду, очень ревновал Лизу. Он не верил в надежность ее здоровья и рассчитывал со временем стать опекуном Лизиного наследства, которого покойный ее отец отписал, шутка сказать, тысяч даже и до восьмидесяти. С замужеством, естественно, расчеты эти шли прахом…
Проницательный читатель уже заметил, что я топчусь на месте, припоминая ненужные подробности одиннадцатилетней давности, как бы не решаясь говорить о чем-то важном, о чем здесь бы сказать было самое место. Известные темы считаются нашей публикой если не запретными, то, во всяком случае, неприличными и обсуждению