Брат Алеша. Сергей Градусов

в ответ не мог не полюбить этих простых, прямых и беззащитных, как дети, людей. Крестьянин, владеющий хотя бы самым малым клочком земли, не знающий грамоте и не видавший ничего в жизни, кроме этого клочка, был несравненно мудрее и самостоятельнее этих людей, а от окружающих ждал только, чтобы они оставили его в покое, сам-де с усами. Но эти, тертые и крученые жизнью люди, видавшие, как говорится, всякие виды, почти все грамотные – эти были перед жизнью беспомощны, и, именно как дети, нуждались в руководителе, в опекуне и старшем товарище. В глазах их Алеша постоянно читал одно: «дай!». Дай денег, дай хлеба, дай крышу над головой – потому, что без тебя мы не знаем, где все это взять, без тебя мы умрем. И самое главное – дай работы, ибо работу русский рабочий считает своею обязанностью перед людьми и Богом, а даровой кусок – грехом чуть ли не смертным. Сколько раз Алеша слышал, при вынужденном простое, между сидящих у костра: «что тебе, сиди да грейся – кормовые идут», «от работы кони дохнут», «лучше кашки не доложь, а на работку не тревожь», и тому подобное – и, однако, только подходила баржа с лесом, как все, и проповедовавшие равнодушие к работе в том числе, вскакивали и чуть ли не бегом бежали к берегу, и разгружали баржу с удвоенной энергией, стараясь наверстать упущенное время… Часто думал Алеша, что вот к таким именно пришел когда-то Христос – ничего на земле не имеющим, ни к чему не привязанным, все потерявшим и потерявшимся… Алеша задумал тут же, рядом с фабрикой, поставить и церковь – и рабочие, узнав об этом, взялись строить ее бесплатно, по выходным.

      Фабрику строили спешно, от темна до темна. На рынке появлялись уже первые признаки близящегося подъема, Алеша с помощью Фомы Ивановича, когда бывал по делам в Нижнем Новгороде, учился вычитывать их в мертвых цифрах финансовых отчетов. Он с горечью видел, как не хватает ему знаний, и уже решил, что с осени прихватит еще экономический курс, и механику, и тогда уж придется и математику, куда ж тогда без математики. Другой вопрос – когда он успеет всю эту махину переварить – ведь осенью надо будет ставить оборудование, а к зиме запускать производство, не позже, чтобы забить свое место на обновленном рынке. Алеша не хотел, чтобы все это сделал без него старый управляющий, он до того уже полюбил свою фабрику, что даже ревновал ее к старику, хотя и стыдился этого, и боялся, чтоб кто-нибудь это заметил. Проклятые вопросы о нечестности вырученных за Чермашню денег совсем отошли от Алешиной души, потому что он каждый день видел, как на эти деньги строится новая и светлая жизнь, как каждый полдень прибегают из деревни чистенькие и сытенькие ребятишки, принося отцам обеды в белых узелках. Дерево, кирпич и камень на глазах превращались в хлебы для людей – чем тут угрызаться, чего стыдиться, о чем сожалеть? Платить Алеша старался хорошо, тоже по завету Фомы Ивановича, хотя старик-управляющий и ворчал на такую растрату. Деньги вообще уходили, как вода сквозь пальцы, в триста тысяч расходы уже не укладывались, но Алеша не жалел денег и готов был отдать фабрике все, до последнего рубля. «Вот тогда уже можно будет и в монастырь», – весело думал он, хотя теперь