– Какое заведение?
– Такое самое, скоромное, с девицами-с… – Фома Иваныч, усмехаясь, смотрел на Алешу, – А вы что думали, в долг взятые денежки на богадельни тратятся? Да многие ваши должники, у вас под десять процентов беря, соседу под двадцать ссужают. Разве малая доля только от нищеты на хлеб детям берет, да и то больше себе на водку…
Ох, тяжел был этот разговор Алеше. Но что ж теперь было делать, сам остался, сиди да слушай…
– Ну, не печальтесь, молодой человек! Я, собственно, только вот к чему. Прощать, оно конечно, дело христианское и в наше время редкостное, стало быть, тем более похвальное… И вот все эти десяти- да двадцатирублевые, ей-богу, на хлеб-то, простите – и вас бог простит. Да и не много потеряете… А иной долг, в тысячу али в две – простить, бывает, значит – человека погубить… Вот у меня, грешника, вексель лежит – хорошая сумма, под залог земельки, последнего семейного достояния-с. Прощу я его, должник-то его завтра проиграет. На карточный долг и брал… Вот и держу-с, покуда детки не подрастут… Ну, да, вам должны, вам и решать… Но ведь и вы должник. И большой должник, Алексей Федорович. Как с этим быть?
– Я?!
– Вы-с. Фабрика на вас. Сотня с лишком работников, сотня семей. Тоже продадите?
– Ну уж тут-то, Фома Иванович, посудите, что мне остается? Я ведь в ткацком деле еще меньше понимаю, чем во всем остальном, как же мне не продать-то?
– И кому, позвольте спросить? Не знаете? Так я вам скажу. Сейчас в ткацком деле кризис – тканей производится много, производство их дорого, спросу нет. По такому времени купят у вас фабричку разве только свои, местные. А местных-то у нас двое, Зимин да Кирпичников. Производства небольшие, рынок почти только местный, тесно им на рынке, теснят друг друга – чуть не до драки. Батюшка ваш тоже с ними бодался-бодался, да бодаться-то и устал. Пошел к Зимину, объединиться предложил, вдвоем-де Кирпичникова свалим. А Зимин ему: я бы говорит, со всем нашим удовольствием, да община не даст. Зимин-то старовер, деньги ему община собрала на дело, и пока еще он общину-то слушает… Община не даст, говорит, потому вы слишком известного поведения человек-с. Батюшка ваш пошел к Кирпичникову. Ну, собственно, не к самому Кирпичникову, Кирпичников лицо подставное, в виде ширмы. Федор Павлович за ширмы пошел, к отцу Николаю…
– Как к отцу Николаю?! – Алеша даже подскочил, – Почему к Николаю?
– Именно, именно к нему. У монастыря вашего во владении отличная фабрика. И отец игумен – серьезный делец, строгой школы-с. А вы и не знали?
– Не знал…
– Ну вот, не знали… Ну, и правильно, зачем же об таком звонить. И благолепие земных сует бежит, и денежки тишину любят… Только объявили в монастыре батюшке вашему, что и монастырь-то не хозяин, что хозяин-то повыше сидит, и ходу туда просто так нет, надо ждать. Федор Павлович эту присказку знал, «надо ж дать», взял тысячу, да в монастырь снес. Приняли, а дело как стояло, так и не двинулось. Федор-то Павлович было хотел в амбицию, а ему: приняли,