«Но ведь сегодня у нас обедают Перхотины!» – вспомнил Алеша и побежал вниз, предупредить швейцара, чтоб сразу просил наверх, хотя предупреждать, конечно, не было никакой надобности. Побежал на кухню, осведомиться, что с обедом, но Анна Прохоровна без долгих разговоров выпроводила его оттуда. Он вернулся в кабинет, пытался продолжить чтение газет, но не читалось, одна только газета была ему интересна теперь, и одно только в ней место. Наконец, снизу доложили о Перхотиных. Алеша побежал встречать.
Раза два-три в месяц, обычно по воскресеньям, бабушка Катерина Осиповна навещала внука, почти всегда в сопровождении супруга своего Петра Ильича. Для своего возраста она все еще выглядела прекрасно, была такою же плотной и румяной и почти нисколько не располнела. Петр же Ильич еще подсох и как-то посерел лицом, может быть, из-за обилия канцелярской работы и нехватки вследствие этого свежего воздуха. Когда-то, став мужем харьковской и новгородской помещицы, он думал было заняться ее обширным хозяйством, но очень скоро осознал, что имеет очень мало к практической работе способностей, и благоразумно вернулся на государственную службу, оставив владения жены управляющим, большей частью из немцев. Те вели дела с немецкой патентованной методичностью и честностью, но как-то дела не велись, как-то хозяйство вместо прибыли терпело всё убытки, так что о ста пятидесяти тысячах состояния уж давно и разговору не стало. Петр Ильич с отчаянья влезал в дела, искал и не мог найти причины убытка, увольнял немца и брал на его места другого, такого же обстоятельного и честного, но дела и при новом немце не шли в гору. Впрочем, Петр Ильич мечтал все наверстать государственной службой. Не знаю уж, талант ли к службе, особое ли рвение или некоторые деньги жены помогли – Петербург не очень-то удивишь умом, рвением и полуторастами тысячами, да еще не совсем своими, да и давно уже не полуторастами – но вскоре Петр Ильич оказался уже майором, а потом и подполковником в Петербурге. Голубой мундир ему очень шел к лицу, хотя он все же предпочитал партикулярное платье. Не то, чтобы манкировал, нет, это не дай бог, и на предрассудки либеральной, так сказать, части общественности не оглядывался ни в коей мере, да и не общался он ни с кем из либеральных, чтобы от них какие-то мнения слышать. Вернее сказать, общался, и очень часто, и все больше именно с самыми решительными, можно сказать, крайними либералами, но общался… особым образом. Вот тут-то и помогало гражданское платье, бритое лицо, любезность, несколько вольнодумные речи и циническое отношение к вышестоящим. К тому же, чтобы носить накладные усы, согласитесь, приходится не иметь своих; Петру же Ильичу, увы, для пользы дела иногда приходилось клеить и усы, и бороды, и бакенбарды… Беда в том, что вышестоящие, ценя его и его работу, и признавая необходимостью, как-то… брезговали, что ли. В то время, как Петр Ильич вербовал в революционной среде агентов, доносчиков и шпионов, даже сами эти слова, «доносчик», «шпион», и им подобные, оскорбляли слух начальства, принадлежащего, как ни крути, к образованному, интеллиге�