писал по поводу предыдущей попытки Золя описать настоящую любовь в «Докторе Паскале»: «Дурно, что это извращение он называет любовью», но в данном случае слова эти были гораздо более справедливы. Труд – это диалектический материализм Маркса, изгоняющий энергию духа, психологию психику уже с другой стороны: прогресс общества как борьба экономических классов, труда и капитала. Правда он предпочитает социализм Фурье, ненасильственную эволюцию, но когда ты говоришь на жаргоне диалектического материализма, насилие не спрашивает разрешения. Наконец, его роман Истина – самый достойный из серии по двум причинам: это протокол героического участия Золя в деле Дрейфуса, где он выступил бесстрашным поборником справедливости и прав человека, а во вторых это гимн образованию и просвещению, на которых как на трех китах строиться благополучие общества. Но кто этого не знает? Та самая религия, которую он делает виноватой в вековом невежестве, столь же страстно проповедует просвещении… догматам своей религии. Что называть знанием – вот в чем вопрос! Ведь марксизм, осудивший религию, превратился в еще больший тормоз науки, создав новую догматическую систему. И Золя шел по его пути. Всякий кто хочет нападать на Евангелие, должен сначала преклониться перед тем великим, что в нем есть: перед песней Духу, перед песней Истине, перед песней Свободе, как это сделали Руссо, Герцен, Томас Пейн, даже Прудон. И только потом говорить о том, что вся та великая добродетель, которая там прославляется, как продукт духовности, лишена своих корней, будучи отделена от интеллекта. Что Дух прекрасен, но его не может быть там, где его источником не является интеллект. Что добродетель невозможна, если Дух смиряется со злом, что добродетель в том и состоит, чтобы бороться со злом. Вульгарный биологизм Золя получил в последствие развитие в трудах Фрейда, Павлова, Скиннера, которые окончательно упразднили понятие Духа, как измышление обскурантизма и средневековой схоластики.
Когда Золя взялся писать о собственной жизни, у него было очень много достоверной и правдивой информации, но не было теории, которая могла бы правдоподобной обобщить эту огромную массу материала. Следуя своему отважному и благородному характеру он в юности дерзко встал на защиту становившегося импрессионализма в живописи. Он потерял работу журналиста, но опубликовал свои статьи отдельным изданием и посвятил другу-художнику Сезану. Тому самому Сезану, который станет новым словом в мире живописи, как сам стал новым словом в мире литературы. Он больше десяти лет вел свой собственный скромный салон у себя дома, устраивая ужины для друзей-художников и писателей от четверга к четвергу. Он видел свое счастье в этой дружбе чистых, благородных, творческих сердец. Он сам был воплощением духовности, но не знал этого, насилуя себя и других своей физиологической теорией. И в своем романе «Творчество» он очередной раз изнасиловал реальность,
