Три шага к себе…. Александр Давыдов

спелись. У этого, видно, была игра – перекатываться из одного знака в другой, – скромное, незаметное развлечение. Не один только он его себе позволял. Некоторые нолики до того докатывались, что сами уже не знали, чьи они сейчас. Величинами же покрупней, как справа, так и слева по оси, эти игры, скорее, поощрялись. По крайней мере, свойство серых котелков туда-сюда перекатываться, они использовали в своих интересах. И, разумеется, этому колеблющемуся эрзац-нолю мое существование сильно досаждало. В первую очередь моя несуетность, – даже падая, я пребывал, а не катался туда-сюда. Ведь сам он был не ноль, а просто крупинка значимости, которой можно за малостью пренебречь. Ноль не как утвержденье, а как отрицанье, оскорбительная кличка.

      Видно, и его пульсация была предназначена, чтобы привлечь к себе внимание. Он колебался между знаками, я же колебаний не ведал, так как во мне слились оба знака, выродилась значимость. Ему ж ее микроскопическая крупица мешала слиться со мною, нолем, и во мне успокоиться. Он проскакивал мимо – то в одну сторону, то в другую, может быть, на мельчайшее расстояние, но как-то безнадежно.

      Он был ничто, но «почти». И в этом «почти» была завязка, узелочек, затянувшийся на моей шее. Хрящ между прошлым и будущим, между лево и право, перескок через ноль. Пустота, но опасная, то есть «почти» пустота, раствор ножниц.

      Будь он покрупнее, такие прыжки ему даром бы не прошли. Был один такой, – его перескоки были величественны, почти полеты, от которых всю ось лихорадило, она металась, как стрелка в магнитную бурю. Вот этот путаник, кажется, мог бы мне всерьез пригодиться, но дело в том, что я презираю предателей. Если ты значимость, то соблюдай цвет, а главное – счет. Попробуй перекрутить ось, как она захлестнется змейкой на твоей шее, – вся суть ее в прямизне.

      Он мне мерзок, и грустно, что будущая значимость еще, чего доброго, нас с ним перепутает. Ни в коем случае! Ноль первичен, а не результат вычитания. По крайней мере, в исторической арифметике это так. Тот был худшей на свете значимостью, пытавшейся воспарить на крыльях предательства. Он пытался в значимости жить по нулевому закону, – вот и шмякнулся, и не в болото, как я, а прямо на иссохшую почву, а та жесткая – повис на вешалке между чуек и салопов.

      Того я углядел, а этого нет, так как и не пытался. Пропустил его незначительную вибрацию, хотя углядывать меняющих плюс на минус – мое дело как человека-ноля. Ведь через мою голову они перескакивали. Он ускользнул от гнома. Да ускользнул ли? А может быть, специально был им и подослан. С гибелью великого князя для гнома кончилось прошлое, где он обитал. Не решил ли он закинуть удочку, свой хвостик, в будущее? Не сидеть же век мастеру по оболочкам в безоболочном настоящем. А на стыке прошлого и будущего пребывал я, мельчайшей и все убывающей точкой, – казалось, ногтем можно ее сковырнуть.

      Вряд ли, он не мог простить мне великого князя. Ему ли не знать закон сохранения значимости – если в одном месте ее убыло, то непременно прибудет в другом. Убыло в прошлом, прибыло в будущем, –