Женщина одним взмахом косы обрубила хвост – волочившегося по булыжникам вслед за княжеской каретой гнома. Впрочем, может быть, это был и не гном, а так – муляж хвоста. То, что великий князь ничего не почувствовал, свидетельствовало, что хвост не живой. А, возможно, он не наметил подмены трубки трубой, – и нолики тоже не засуетились.
Женщина вновь была в трауре, но уже не смешном. Это была сама смерть, так как в ней не было ничего теперешнего, – даже траур был прошлый и будущий. Когда она обернулась вслед князю, я, как и ожидал, увидел лицо без черт – оболочку, уже истонченную, но с непроступившим нутром. Видно, тут же на нее взглянул и поэт, и молнией сверкнул наперерез. Лошади понеслись, все сметая на пути. Нолики тут же раскатились кто куда, обнажив авантюриста, который, ежась от холода, сунул руку за пазуху.
Тут я увидал великого князя – впервые, но уже без головы и эполет. Из горловой дырки струилась кровь. Ее было так много, что она сливалась в ручья, чуть ли ни реки. Казалось, скоро вся улица станет кровавой рекой, что кровь затопит весь город. Поэт же для меня пропал навсегда, – он теперь был со всех сторон облеплен ноликами. Куча едва колыхалась, как грудная клетка.
Тут же была и женщина с вновь проступившими на лице чертами, но жалкими и неявными. Эта оболочка казалась еще более ненужной, чем валяющаяся на земле оболочка великого князя, – ибо ей уже нечего было охватывать, а той – еще было. Там все же сохранились остатки значимости, которая только постепенно исходила, – не с кровью, а в противоток. Смерть отнюдь не гибель значимости, а ее кризис, после которого она может как сойти на нет, так и возрасти беспредельно.
Значимость великого князя была обречена на исхождение, но постепенное, даже иногда кажущееся увеличением. Под неведомой стеной лежала, казалось, вся имперская значимость, – и даже в растерзанной, в ней оставалось величье. Женщина ж была, как осуществленная смерть, – для нее наступило вечное сейчас, бессмысленное проживание сброшенной оболочки. Ей был только один путь – в архив к гному. Ее и унес этот Черномор, а как и когда – никто не заметил.
Тем временем авантюриста вновь охватили со всех сторон гномики, – и еще плотнее, чем прежде. Стоило ему повернуться спиной, как стал виден, не то чтобы хвост, а пока крошечный хрящик. Видно, хитрый гном с помощью этого отростка приучал его к хвостатости. А может быть, этой лаконичной репликой напомнил мне о себе.
Думал ли я, что образованная мною труба вместе с великим князем всосет и меня самого? Признаться, нет. О значимости я ничего не ведал, но мог бы догадаться, что с нею шутки плохи. Видно, все ж в ноле я зародился, в каком-то досознательном, неведомом. Иначе откуда бы моя уверенность в том, что ноль – вечность? Будь иначе, я б наверняка