Не знаю, кто была она, эта новая женщина, – я никогда прежде ее не видал. Бог знает, как она соприкасалась с великим князем, каким боком, в пространстве Идеи. Может быть, до того и никак, но, втиснувшись в последний миг, она сумела растянуть пространство меж началом и концом его гибели. Пространство вроде бы невеликое, но весь поэт, сбросив, правда, теперь ненужный зипун, сумел туда втиснуться и там навсегда сохраниться.
Могуч был великий князь, но вся его значимость, – как истинная, так и мнимая, – ни на миг не смогла отдалить его гибели, которую сама ж и накликала. Бессилен был и гном, хотя, не исключено, что женщина в карете была его уловкой, – ему ли, специалисту по оболочкам, не знать об упасающей силе женщины? Она рассекла на две части единый миг, оставив между половинками зазор идеи, в котором поэт навек воссоединился со своей сущностью, – сквозь эту щель нырнул в будущее.
Любопытно было бы полюбоваться на такое надругательство над временем, однако, я его свидетелем не был. Я все же благородный его противник, – неплохо, если б оно ко мне было столь же благородно. Я готов его уничтожить, но тоскливо смотреть на его унижение.
Это был псевдомиг, нулевой, – миг не события, а его отсутствия, – однако утвердивший поэта истинным, негативным поэтом ноля. Что может быть более нулевым, чем отвержение самого отвержения? Увидев женщину, он вскрикнул и лишился плоти, – исчез, провалился в миг, чтобы потом громовым раскатом возвестить о его завершении. Образовалась триада: женщина на входе в миг, великий князь на выходе из него и поэт внутри, как замена отсутствующему там времени: быстрина, стрелка, направление. Тут уж и я, и гном оказались лишними, – не оспаривая свою ненужность, мы откатились в сторонку. Благо тут все вокруг было сторонкой. Хитер был гном, но и наивен, а я – наивен, но я хитер. Подсунув поэту женщину, которая в миру была князю супругой, он сделал миг еще более безнадежно-гибельным. А я потом женщину подменил.
Тогда нам приходилось встречаться, но мы не подружились. Зато я благодарен ему за знакомство с его гномиками, веселыми нуликами, плевками в физиономию значимости. Вот их-то я полюбил, и как за истинную любовь потом расплатился по полному счету. Мое душевное влечение к ноликам чуть ли не перевесило все мои вины. За эту ниточку и потянул размотавший клубок.
Ничтожное тянется к ничтожному? И да и нет: ноль – образ наименьшего, притом, не вовсе ничтожен, а велик. Есть дурная привычка у движущихся по оси справа налево приговаривать: меньше, меньше, еще меньше, совсем мало. А ноль, вроде как, меньше, чем наименьшее. Ан нет – это прорыв, колодец, в нем пересчет смолкает. Даже точнее – это труба, устремленная как в верхнюю,