Значимость в ноле инертна, худосочна, не распирает изнутри оболочек. Тогда как овальчики туги, они сияют и лоснятся от внутреннего напряжения. Внутренние силы их просто распирают, но, равномерно ширясь, они не теряют своей яйцеобразной нулевидности, как и воздушный шарик в разреженных высотах. Пока не лопнут.
Овальчик вполне прочен – он ведь прилегает к отграничивающей его значимости, вне-нолю. Если ноль разбухает, его овальчик способен охватить даже и всю целиком значимость, – и, поверьте, ей не понадобится оболочки крепче.
Не исключено, что хитрый гном позарился на мою нулевую оболочку. В его глазах блестела прямо конокрадская одержимость. Ведь с виду моя оболочка весьма привлекательна, – тугая, она сияет всеми цветами, так как непроницаемый для взгляда ноль отражает все лучи, а брошенный взгляд отшвыривает обратно. Оба мы были хитры, как бесы. Я приманивал его своей непроницаемой шикарной оболочкой-овалом, – оболочки вообще красивы, не будь их, что бы мы знали о красоте? – сверкавшей золотом, как новое платье короля. А он добросовестно смотрел как бы мимо меня, притворялся, что не замечает.
Ноль можно проглядеть, он и существует для того, чтобы его проглядывали, но гном-то не проглядел. Недаром он высмотрел меня в пространстве ноля, как стеклянный осколок в озере. Я был последней ставкой этого обанкротившегося бракодела. Значимое искало опоры в ноле; так бывает: как-то я видел падающего с крыши трубочиста, хватавшегося за воздух.
А не был ли и гном поклонником ноля? Ведь в значимости он никто, мелочь, а в сравнении с незначительностями ноля он огромен. Очень он был хитер, его не обманешь.
Стоило ль мне связываться с этой импозантной развалиной? Но говорят, что даже деревянная свая, застоявшись, пускает корни. Этот крошечный канальчик всасывал в ноль прошлую значимость. Как трубка из гуммиластика, он был протянут через весь ноль. Он соединял предыдущее с последующим, перебрасывал значимость из «до» в «после», пакостя и в самом ноле, так как трубка была дырявой. Казалось, бездвижная по природе, она легко могла превратиться в змею, эта растянутая дыра, ноль, вытянутый в минус.
Это был трухлявый пень, но корни бог весть куда запустивший: вглубь, вглубь, через бесконечность ноля, сквозь земную бомбочку. Присядешь на такой гнилой пенек, а он обернется гномом. Я отыскал тот самый водопровод, сработанный на века, который, как до меня дошли слухи, давно превратился в клоаку.
Разрубить, разрубить шланг, обернувшийся змеей. Мне повадились сниться черви, кишащие в луже, огромные, как змеи. Причем, виделись они будто сверху, с большой высоты. Один, я помню, наполовину поднялся из мутной воды, из горизонтального став вертикальным, – из змеи змеем, и утробно взревел. Сам он был слепой. Не помню только, вчера ночью мне это приснилось или давным-давно, – а, может быть, и не мне вовсе, а другому, но это неважно.