В значимости он боялся меня, сомкнуться со мной. Хотя бы «Оболочкой» хотел от меня отмежеваться. Но нет, слова произнесены, и мы слились до полной нерасторжимости. Где он? Его нет, а я есть. Может, его и не было вовсе, а всегда был только я один. Он вовеки будет обитать заключенным в своей «Оболочке», без лица и плоти. А я вот тут, обретаюсь в своем заточенье, но и несусь в быстрине под тиканье стрелки. Веду бесконечные невеселые игры с нолем и оболочками, которые ненавижу, но играть можно только ими, не нутром же. Еще ноль сгодится для игры, – единственное, что не замкнуто, – потому что он круглый и катается не хуже детского мячика. И даже вверх подпрыгивает, если его хорошенько брякнуть об землю.
А может, и не было никакой «Оболочки», а все ее слова – звук прорыва всех оболочек разом или излияния добра и зла в ноль. Или странным потоком мысли утремились в никуда мои сны. Но важно ли, был он или нет, если в ноле мы с ним едины, как и все едино.
… А тут все-таки тоска в моем квадратном, кирпичном ноле. Как отлично он расчищен, вычищен, выметен. Видно, что культурная страна – ни одного таракана. Но я сейчас бы не отказался от самой малюсенькой таракашечки. Пусть в ноле нет диалога, но и для монолога насущен некто молчащий. Так бы мы с ним и беседовали, два таракана. Я – говорящий, он молча – кивающий, без головы и шеи. Точнее, просто молчащий в знак согласия.
Я порвал бы эти листки в клочья, мне на них смотреть тошно, как наутро в лицо нелюбимой женщине, но те, кто меня заключил в камень, на всякий случай их уносят один за другим. И предо мною всегда чистый лист. Я несусь в пустом пространстве, но не как комета, а как метеор, хвост за мной не тянется. У меня нет прошлого, а памяти самая малость. Поэтому буду повторять, повторять и повторяться. Страж, раньше наглухо замкнутый, теперь, по-моему, ухмыляется. По крайней мере, его оболочка чуть вибрирует на кончиках губ. Не могу только понять – злобно или сочувственно; вероятно, со злобным сочувствием.
Нас было пятеро – или трое, или один, – но не больше пяти. Пять фантомов, из которых каждый сам по себе человек – в прошлом или будущем. Но Группа состояла именно из пяти призраков, образов без лиц и воли: ноль, авантюрист, поэт, инженер, женщина – видения моего нулевого бреда, сгущения маслянистого эфира. И был великий князь, тоже без лица, но с тысячью лиц. Он был пребывающим, стоящим – точнее, застоявшимся. Прежде крепкая почва под его накрепко вросшими в землю ногами давно превратилась в трясину, и его отрешенное спокойствие обернулось утверждением: «я стою», потом: «я стою!», – и так до бесконечного числа восклицательных знаков. Это молчаливое утверждение в беззвучном ноле постепенно сделалось настолько громоподобным, что у многих уши позакладывало. Это был вызов, приглашение к спору. Ведь восклицательные знаки, да еще в таком количестве, вопрошают настойчивей вопросительных, – это был вопрос, если даже уже не ответ. Стояние на твердой почве естественно, стояние на болоте – странность. Вот и существование Имперского