и начнет после этого ему мстить, ведя всех людей в вечную погибель. Что это будет за человек по своему характеру, темпераменту, уму, жизненной позиции, нравственным принципам и личностным взглядам, предположить очень трудно, но, каким бы он ни был, будь он даже самой женщиной, как было показано в одном фильме, в любом случае антихрист будет преследовать и искать то, что ищет и преследует любой человек и каждый из нас. Должно же быть что-то такое в этом человеке, в антихристе, в таком же существе, как и мы, что лежит и находится поверх всего того, что мы называем богоборчеством и враждой с христианством. И что это такое, мы уже прекрасно знаем, рассмотрев выше краткое сравнение одного Афрания с другим – человека с дьяволом. Аналогичным образом, надо полагать, и тут: то, что дьявол желает человеку и каждому из нас зло, является только следствием того, что он по происхождению своему есть дух, который просто не может не знать людей, как будто они не существуют. Можно сказать, можно полагать, что сатана, желая человеку зла, думает, что отвечает своему назначению быть ангелом, как и мы аналогичным образом всегда думаем (хотя при этом знаем прекрасно, что это не так), что отвечаем своему назначению быть человеком и чувствуем себя людьми, когда ищем и ждем от других людей любви. Дьявол чего-то ищет от нас, чего, видимо, сам не знает, он для чего-то вступает с нами в общение, но, что к этому его склоняет, знает один только Бог, а мы же пока можем говорить неопределенно, что сатана имеет сношения с человеком, поскольку к этому склоняет его злую ангельскую волю что-то ангельское, а что это такое, повторимся, никто, кроме Бога, пока не знает. Действительно, загадка.
Действительно, берет душу какая-то незаметная для самого себя жуть, когда осознаешь, когда понимаешь, когда приходится сталкиваться с громкоговорящим фактом, что в мире мы далеко не одиноки, что помимо людей в нашем мире обитают еще и духи. Когда Никанор Иванович вошел в кабинет Берлиоза, Коровьев был им сочтен за неизвестного человека, в котором, правда, уже чувствовалось что-то нечистое или, возможно, даже потустороннее. И это предчувствие оправдалось уже после: сначала на лестнице дома, а потом уже окончательным образом на допросе следователей. Можно себе представить, что бы чувствовал Босой, если бы сразу знал, с кем один разговаривает в 50-й квартире? Как это понять, что мы говорим вот сейчас, в данную минуту, не с человеком? Это как понимать? Кто такие бесы? Кто же они такие? Нас же охватывает тут жуть вовсе не потому, что мы прекрасно понимаем, что духи о нас, о всех наших тайных и постыдных делах, о всем нашем сокровенном: о наших мыслях, желаниях, намерениях, фантазиях, мечтах, можно сказать, все знают. Нет, не в этом прежде всего причина, а в другом: нам жутко именно от осознания того, что нам приходится говорить не с человеком, а с каким-то духом, хоть с добрым, хоть с злым. Что-то нам подсказывает, что при возможной встрече с ними или с кем-нибудь из них, нам не удастся, мы не сможем, у нас не получится быть ненастоящими – быть в маске, а придется быть таковыми,
