Глубокий вдох.
Медленный выдох.
Рваный звук мотора.
За окном мелькали очертания невысоких заборов, пустых улиц, безжизненных окон. Где-то горел свет, где-то за шторой мелькал силуэт, где-то раздавался смех. Всё здесь всегда было знакомо до мельчайших деталей. Теперь же не было ничего родного. Всё чужое.
Элейн вела машину медленно, будто пыталась оттянуть момент, когда придётся переступить порог. Но дорога домой заняла меньше времени, чем она ожидала.
Вскоре машина плавно затормозила у двухэтажного коттеджа. Выключив двигатель, Элейн не спешила выходить. Она сидела, вцепившись побелевшими пальцами в руль, и всматривалась в чёрные очертания крыши, выискивая хоть малейшее движение, признак того, что внутри кто-то ждет её. Дом молчал, застывший и далёкий, как старая фотография из счастливого прошлого, заключённая в объятия ночи. Дождь барабанил по крыше машины, беспорядочно стекая вниз извилистыми ручейками. Наблюдая за дрожащими дорожками воды, она видела в каждой капле тусклый отблеск фонаря и своё собственное лицо – уставшее, измученное, словно тень утраты навсегда поселилась в её глазах.
Наконец она открыла дверцу. Под ногами противно захлюпала вода, хлынувшая в лужи, оставленные дождём. Холодная, как лёд, влага мгновенно просочилась сквозь тонкую ткань ботинок, вызывая дрожь. Ветер, визгливый и злой, хлестнул по лицу, словно давая пощёчину, и пробежался по коже колючими иглами. Элейн поёжилась, обошла машину и открыла багажник. Чемодан, ставший неподъёмным из-за накопившейся за долгую дорогу усталости, давил на плечо свинцовой тяжестью. Каждое движение отзывалось ноющей болью в мышцах. Крепче прижав чемодан к боку и с трудом переставляя ноги, она направилась к дому.
Внутри царила тишина. Не та привычная, мирная тишина, что встречала её долгими вечерами, когда бабушка засыпала, оставляя в коридоре мягкий свет ночника. Это была иная тишина – давящая, тягучая, будто дом не просто опустел, а умер вместе со своей хозяйкой.
Элейн не включила свет. Не потому, что боялась – просто не видела в этом смысла. Она знала этот дом слишком хорошо, чтобы споткнуться в темноте.
Кухня встретила её стерильной пустотой. Тишина резала слух. Ни терпкого запаха жасминового чая, который бабушка заваривала каждое утро. Ни скрипа рассохшегося стула, когда она часами сидела у окна, уткнувшись в книгу. И, главное, не слышно её тихого ворчания, которое, признаться, раньше раздражало, а теперь казалось самым дорогим звуком на свете.
Пакет с продуктами глухо шлёпнулся на стол, но Элейн даже не заметила этого. Её взгляд был устремлён в никуда. Она раздевалась медленно, каждое движение давалось ей с огромным трудом. Пальто безвольно сползло с плеч, повиснув в воздухе, и Элейн машинально подхватила его. Она сжала ткань в руках и тяжело опустилась на стул. Ладонь скользнула по гладкой, чуть прохладной поверхности стола. Когда-то здесь всегда стояла ваза с фруктами. Бабушка говорила, что дом, в котором нет свежих яблок, – это не дом,