Она открыла дверцу, опустилась на водительское сиденье и бросила мокрый зонт на пассажирское кресло. На неё резко накатила пустота. Элейн долго сидела неподвижно, слушая, как дождь барабанит по крыше, как капли стекают по стёклам, оставляя тонкие, извилистые следы. В голове эхом отзывались последние слова письма, смешиваясь с воспоминаниями. Перед тем как покинуть Лондон и вернуться домой, её преподаватель – теперь уже коллега – сказал: – Элейн… – Голос профессора Хейвуда был таким же, каким она запомнила его с первого курса: спокойным, мягким, но в то же время требовательным. – Прими мои глубочайшие соболезнования. Если понадобится помощь – мы все на связи. – Он слабо улыбнулся, и морщинки прорезали его лицо, придавая выражению одновременно тепло и усталость. – И ещё… – он сделал паузу, подбирая слова. – Двери академии для тебя всегда открыты. В любое время суток.
Этот человек всегда умел поддержать нужный баланс между добротой и строгостью. Именно таким он был на её первом занятии, именно таким оставался все годы, что Элейн училась у него.
Её путь в Англии был вымощен бесконечным трудом. Дни и ночи сливались в единый поток репетиций, когда музыка заполняла собой всё пространство, когда каждая нота становилась отражением её внутреннего мира. А потом – работа в университете, концерты, проекты, лекции. Рутина поглотила её.
Она всё реже писала бабушке. Всё реже находила время для звонков. Каждый раз, когда она пыталась вырваться и приехать в гости, обстоятельства складывались так, что поездка откладывалась. И только когда пришло известие о смерти Лютиции, всё обрушилось. Вина накрыла Элейн, как огромная ладонь, прижала к земле, не давая дышать. Бесполезно было оправдываться. Как бы она ни убеждала себя, что старалась, что работа требовала времени, что жизнь вела её вперёд – всё это не отменяло одного простого факта: бабушка умерла, а её рядом не было. Она оставила самого дорогого ей человека в одиночестве.
Губы её дрогнули, и прежде, чем она осознала это, слёзы вновь потекли по разгорячённым щекам. Она нервно закусила губу, но не смогла остановить их.
Телефон завибрировал, прорезая тишину, и Элейн, вздрогнув, вытащила его из кармана пальто. На экране вспыхнуло имя: Арно. Девушка замерла. Несколько секунд просто смотрела на буквы, будто надеясь, что звонок оборвётся сам собой. Но вибрация продолжалась, требовательная, настойчивая.
Наконец, девушка провела пальцем по экрану.
– Да, Арно? – голос её был ровным, но чуть приглушённым.
– Элейн, – в трубке прозвучал знакомый, мягкий голос с лёгким акцентом, не чисто французский язык. – Где ты? Мы всё ещё ждём тебя на траурном ужине. Он начнётся через час, а от тебя никаких вестей.
Она