– Ког-хда я б-хыл м-халеньк-хим, – тихо сказал Лукьян, последовав моему примеру и посмотрев на шпили замка, – м-хоя н-хян-хя расск-хазывала м-хне древ-хние ск-хазки об-х импер-хат-хорах. Эт-хот зам-хок, ск-хазочный, так-хой н-хер-хеальный и недостижим-хый, б-хыл м-хоей мечт-хой. И в-хот теп-херь я зд-хесь жив-ху. И п-храв-хлю.
– Мне в детстве отец рассказывал о Красном замке и Аде, – улыбнулся я, покосившись на Лукьяна.
– Поч-хему? – неподдельно удивился он.
– Потому что я всегда просил об этом, – мне нравились предания Равновесия, которым меня учил мой ударенный дед, нравилась Инфернумская история с ее президентами, каждому из которых после инаугурации давалось одно имя – Дьявол, нравились демоны, сидящие у меня под кроватью и смотрящие на меня из зеркал. Отец никогда не верил в то, что я говорил, списывая все на детское воображение глубоко больного ребенка. Сейчас я сам не уверен в том, что я видел и в каком состоянии я в это время был. В любом случае вот уж кого, так чертей с рогами я никогда не боялся. – Я знаю только одну оцидитглацемскую сказку.
– Д-хай угад-хаю: о лед-хяном драк-хоне? – усмехнулся фон Дэшнер.
– О ледяном драконе, – кивнул я. Эту сказку знают, наверное, все глацемские дети. Сказку о первом еще доперекройном Оцидитглацемском Императоре Никгласе и его драконе Фригусигнисе. Довольно печальная история, впрочем, как и все подобные, в которых фигурирует положительный герой, его брат как герой отрицательный и битва за власть переплетается с магическим вымыслом. Как водится во всех сказках времен Перекроя – в конце все сдохли. Наверное, именно поэтому доперекройные сказки никто уже и не вспоминает. «Жили они долго и счастливо» у нас не ценится.
– Т-хвой д-хед оч-хень люб-хил ее искаж-хать р-хазным н-хепотребств-хом, – он развернулся и побрел по расчищенной дорожке к обледенелым и засыпанным снегом деревьям. – Я зн-хаю, чт-хо теб-хе н-хе п-хо д-хуш-хе м-хест-хный клим-хат. П-хрости, чт-хо выт-хащил.
– Ничего, – потерев руки, ответил я, догнав его. – Я понимаю, почему вы хотите говорить со мной.
– Т-хы т-хоже эт-хо ч-хувств-хуешь? – грустно улыбнулся он.
Я только кивнул. Чувствую. Куда же я денусь. Эта связь абсолютных мутантов намного сильнее чувства любви к родителям, намного сильнее страха смерти. Она сильнее всего, что я только испытывал в своей жизни. Мы – единственные экземпляры в мире, совершенно не похожие на кого бы то ни было. Радиационных альбиносов больше не осталось. Я впервые нашел человека, который на духовном уровне понял бы меня всецело. Может быть, для Лукьяна я – такой же человек.
Мы шли молча под хруст снега под ногами и отдаленный скрежет механических охранников. Северное сияние на сером небе бледно переливалось, как светомузыка в клубе.
– М-хне т-хак б-хольно с-хлуш-хать эт-хо, – вздохнул фон Дэшнер.
– Что? – не понял я.
– Ск-хрип снег-ха. Д-хля м-хеня