– Арт-хорий п-хротив, – тяжело вздохнув, сказал Лукьян. – Т-хак же, к-хак и я н-хе в-хосприимч-хив к Р-хавнов-хесию. Н-хо о-хн н-хе зап-хрещает м-хне слуш-хать зв-хон, как-х и я н-хе п-хротив звук-хов орг-хана. Ед-хинств-хенное, чт-хо нико-хгда н-хе п-хрозв-хучит зд-хесь, т-хак эт-хо алистенеб-храрумс-хкая стек-хлянная г-хармоник-ха, – его злоба казалась бессильной и бледной. Может быть, он устал злиться и ненавидеть, может быть, у него просто уже ни на что не осталось сил.
– Вы много знаете о религиях до Перекроя? – спросил я, находясь в своей белой реальности, ориентирами в которой были только два огонька – красный и голубой – да зелено-сиреневые переливы на небе, на котором никогда не бывает солнца.
– М-хне к-хог-хд-ха-т-хо препод-хавали ист-хорию, д-ха. И-кх, религ-хий, б-хыло бессм-хысленн-хо м-хного, кажд-хая д-хелил-хась и н-хе м-хогла сойт-хись н-ха ед-хином представ-хлении св-хоего б-хога. Л-хюди п-хо-р-хазному в-херили в од-хного и тог-хо ж-хе б-хога и воев-хали из-з-ха эт-хого. Н-хыне м-хир зам-хетно уп-хрост-хился. Б-хог, Дь-хяв-хол, См-херть. Ост-хались ещ-хе и так-хие, к-хак т-хы, к-хто в-херит в С-худьбу. К-хонсциэнс, Орд-хен Сов-хести, и в-ховсе н-хе т-хребует в-херы в себ-хя. Вс-хе т-хак п-хрост-хо. В-хыбир-хай л-хюбог-хо и м-холись, ес-хли вд-хруг н-хадо. Об-хряды з-хабываются, см-хысл т-херяется. К в-хере от-хносятся с п-хренебреж-хением. Сейч-хас б-хольшинств-хо в-херит в себ-хя, н-хе в б-хогов. М-хожет, эт-хо и п-хравильно. А м-хожет, г-хряд-хет к-хонец, – голос Лукьяна в столь длинной речи звучал, как скрип ножа по стеклу. Лучше, конечно, чем его попытки говорить на инфернумском, но все же из-за того, что я с рождения слышал искаженную оцидитглацемскую речь, я, наверное, уже никогда не смогу воспринимать ее настоящую. Мой дом – Инфернум, и семья моя инфернумская.
Я призадумался над его словами, но не о религиях и крахе мира.
– За что вы воюете? – спросил я, надев обратно очки. Меня дико раздражало, что я не могу видеть его глаз. Сдерживающие свет стекла делали их просто двумя пятнами без выражения и смысла. – Лично вы.
– Я н-хе в-хоин, Ф-хеликс, – почти неслышно ответил он. Звон стих, и вокруг воцарилась бесконечная тишина. В какой-то момент показалось, что апокалипсис все же вновь свершился и мы вдвоем оказались в белом вакууме мира, уже не имеющем отношения к нашему земному существованию. – Б-хольше н-хет. Б-холезнь и м-хоя с-хемья сдел-хали м-хеня жесток-хим. Я убив-хал, пыт-хал, лом-хал л-хюдям жиз-хни. Я всег-хда ш-хел п-хо голов-хам. Н-хо стар-хость сдел-хала м-хеня п-хочти к-хо всем-ху без-хразличным. Единств-хенное, чт-хо я дел-хаю теп-херь – защищ-хаю прош-хлое от будущ-хего. Вп-хрочхем, эт-хо и ест-хь н-хаша г-хлав-хная з-хадача т-хеперь. Хот-хя м-хой м-хуж уб-хежд-хен, чт-хо я п-хом-хешан н-ха м-хест-хи.
– У вас все в порядке?.. – спросил я, смотря на то, как его пальцы были до синих полос расцарапаны льдом,