– Было бы неплохо, – кивнул я, не постеснявшись зевнуть. Я уже час как жил мыслью об уединенной комнате и мягкой постели. О мягкости мне еще мечтать до самого дома, но уединение в промозглых покоях ждет меня точно.
Родина, черт ее дери. Не был я тут и никогда бы не бывать. Я вырос в Инфернуме с его жарким летом и недолгой зимой, а местные холода заставляют меня чувствовать себя больным. Мне не холодно, но тошно до воя. Постоянное чувство, что что-то не так, не покидает. Не настоящий я глацем, и, может, оно и к лучшему.
– Иди, – бледно улыбнулся отец, лениво повернув голову на чей-то призрачный оклик: «Константин!» Натянув улыбку, точь-в-точь как у деда, отец, с недавних пор находящийся в статусе нового лорда Кечменвальдека, продолжил выполнять свой светский долг, который его величество Люцикьян не раздумывая на него возложил, даже не постаравшись для начала умереть, а я, не задержавшись ни на секунду, покинул зал. В данный момент какой-нибудь тесный прокуренный клуб с долбящей музыкой и морем алкоголя пришелся бы мне больше по душе, чем этот почетный бал особо приближенных Императора и его родителей. С одной стороны, можно было чувствовать себя в безопасности, не опасаясь гнева нового правительства, а с другой, я слишком молод, чтобы праздновать вот так. Даже никакого вам традиционного салюта.
Я не без усилий поборол в себе желание позвонить Элайзу. В Городе у Моря новый год наступит только через час. Сомневаюсь, что мой друг показал бы мне салют. Вообще сомневаюсь, что он празднует. Может быть, они вдвоем уже спят и проснутся в новом году, нагло игнорируя всеобщее веселье. А может, досидят до полуночи, выпьют по бокалу, может быть, даже не вина, и один из них ляжет спать, а мой друг будет сидеть на чердаке с пледом и, может быть, глинтвейном и со слезами на глазах смотреть на этот чертов салют. Разбитый и несчастный, с блестками в слезах, как и весь ушедший год.
Я так отчетливо видел в своей голове лицо моего друга, что чуть не впечатался в одну из коридорных статуй. Древняя женщина с той красотой, какой сейчас уже не бывает, смотрела на меня с укором. Под таким пусть даже каменным взглядом чувствуешь себя виноватым. Хотя я решительно ни в чем не виноват. Хотя бы в этот час. И каяться за свои мысли я не собираюсь. Судьбе никто не кается.
До моей комнаты оставалось всего два поворота, когда меня остановил свет, льющийся из-за одной неприкрытой двери, яркой полосой проходя до самого окна по неосвещенному коридору.
– Отпусти меня… – сказал уже знакомый голос, только жалобный и неуверенный до странного.
– Флора,