Я закрыл лицо руками, не зная, весело мне или грустно. С одной стороны, плевать я хотел на планы по мировому господству каких-то фанатиков, а с другой… А к черту другую. Принцем Судьбы же меня никогда не коронуют. Да даже если бы дед с явно большей доходчивостью, чем обладает отец, начал грузить меня этой херней, я не стал бы носиться с этим, как со святыней. Как некоторые. Это был их выбор, их дело всей жизни. Почему мы должны нести это как безотказное наследство, я не понимаю. Почему мы должны жить в страхе, что нас убьют только за то, что мы дети и внуки создателей ОА, я тоже не понимаю. Они нажили себе врагов, а нам платить. Никакие деньги и никакая власть этого страха не стоит. Только мало кто разделит такое мое мнение.
Нынешние правители нашей Империи явились первыми на этот странный праздник с налетом определенного прощания. При виде Лукьяна фон Дэшнера я забыл, как дышать. Он выглядел так инородно, так неправильно в темных реалиях дома, в котором все пространство – это книги и пыль. Он как будто был сном, и окончания этому сну я совсем не хотел. Я даже не помню, додумался ли поклониться или просто пялился, как будто впервые видел. Мы же общались, мы почти целый день провели вместе всего-то два месяца назад. Так почему один его вид на расстоянии вытянутой руки вызывает у меня столько эмоций? В этот момент я не обратил внимания ни на Паскуаля, ни на одного механического охранника, остановившегося неподвижным изваянием у входа на кухню.
– Ч-харльз, – это имя в устах Лукьяна звучало, как ужасающий скрип гвоздя по стеклу.
– Лукьян, – то ли мне показалось, то ли Оллфорд и правда расплылся в глупой улыбке.
– Зд-хравств-хуй, – фон Дэшнер чуть ли не на колени перед ним упал, а обнимались они с минуту точно. И да, это был один из немногих моментов, который я действительно старался забыть. Я видел руки Оллфорда на его плечах, видел, с какой аккуратностью фон Дэшнер касается его спины. Я видел каждую секунду и испытывал отвращение. Как будто икону бросили в грязь и принялись на ней топтаться.
– Я скучал, – донесся до меня шепот Оллфорда.
– Я т-хоже.
– Если что, я пока могу выйти, – закатил глаза Паскуаль, определенно разделяющий мои чувства в этот момент. Ревность. Это все была самая настоящая ревность. Только для него это чувство законно, а для меня абсолютно необъяснимо. Но я и не искал объяснений своему восхищению.
– Прек-храти, – бледно улыбнулся фон Дэшнер. Он наклонился к Оллфорду и что-то прошептал ему на ухо.
– Не говори мне об этом! – тот почти отшатнулся от собеседника, насколько позволяло инвалидное кресло. – Не надо.
– Теб-хе р-хешать, – тихо ответил Лукьян.
– Оллфорд, вот скажи мне, тебе не стыдно? – спросил Паскуаль, оглядев кухню. – Даже посуда та же самая!
– Неправда. У меня новый сервиз – розовый с блестками, – абсолютно серьезно