– Двадцать четыре, – повторил я из чистого упрямства.
– Двадцать пять! – усмехнулся отец, кинув в меня моим котом. Тот с протяжным «мя-я-яу» прямо когтями приземлился на то самое слово, что было произнесено за два часа примерно двадцать пять раз.
– Па-а-ап!
Он только рассмеялся.
А Элайз задумчиво гладил Акацию и даже не улыбнулся.
На следующий вечер, вновь выгнанный из собственной спальни, друг был еще грустнее, чем обычно. Он сидел на подоконнике в гостиной и ни на кого не реагировал, все смотря в сторону дома.
– Элайз, ты меня беспокоишь, – отложив ноутбук, сказал отец. Друг даже бровью не повел, никак не отреагировав на собственное имя. – Элайз! – снова ноль реакции.
Тогда отец поднялся и хорошенько его встряхнул, при этом, судя по ошарашенной гримасе на веснушчатом лице, знатно напугав.
– Ч-что?..
– Да что с тобой происходит? – отец сел рядом с ним на подоконник. Элайз еще сильнее подобрался, попытавшись сделаться еще меньше, с силой обняв свои колени. Он избегал смотреть отцу в лицо и в итоге уставился на раму. – Элайз. Так нельзя.
– Со мной все в порядке.
– Ничего с тобой не в порядке. Мы все это видим. Даже Чарльз это видит.
– Вы можете просто все отстать от меня? – огрызнулся он, занавесившись волосами, как никогда выглядя нормальным эмоциональным двадцатидвухлетним парнем.
– Не можем. Мы тебя любим и очень переживаем.
– Не надо. Все со мной нормально.
Я уже с ним на эту тему даже заговаривать не пытался – бесполезно. Отец тоже вскоре сдался, вернувшись к работе, но весь вечер все равно украдкой на него поглядывал. А Элайз все сидел и сидел, пока дед не вернулся. И моментально полетел домой.
– Я не знаю, как Чарльз это сделал, но я ему даже немного завидую, – сказал отец, покачав головой.
– Ну не знаю, я не хотел бы, чтобы меня до такого безумия любили, – пожал плечами я.
На следующий день у нас была запланирована съемка, которую Бессердечный выдумал еще недели три назад. Его ни с того ни с сего торкнуло изобразить из Элайза Искусство. Только вот Клемэнт напрочь забыл, что у него по контракту есть обязанности не только раз в полгода.
– Клемэнт, солнце, ты про такую штуку, как работа, помнишь или у тебя вообще пространственно-временной континуум пропал? – не то чтобы это звучало угрожающе, но не будь Элайз Элайзом, любимой моделью Мэтра, уволил бы его этот самый Мэтр к чертям собачьим за такое отношение к великому.
Элайз с минуту тупо моргал, смотря на Бессердечного, а потом с тяжелым вздохом сдался.
– Я опять что-то забыл, да? – и выглядел он при этом как виноватый школьник. В последнее время это выражение на его лице имело место быть все чаще. С памятью