После завтрака мы перетащились в гостиную.
Оллфорда пересадили на диван. Элайз сел по правую его сторону, а Бессердечный по левую. Оллфорд принципиально к технике не прикасается, уж не знаю, что это за заскок у него, так что планшет держал Элайз, перелистывая снимки.
– Картина маслом: Оллфорд и его сучки, – с ходу выдал дед, только войдя, а точнее, ворвавшись как вихрь в комнату.
– Ян, – закатил глаза Оллфорд.
– Что? – состроил из себя невинность дед и пошел туда, куда и шел, а именно на кухню.
– А дядюшка-то извращенец, – покачал головой модельер.
– Только что об этом узнал? – усмехнулся Оллфорд.
– Феликс! – под звук открывающегося холодильника крикнул дед. – Какого хрена у нас дома жрать нечего?
– В морозилке есть ягоды. И крупа в шкафу, – крикнул я в ответ.
– Феликс, – он появился в дверном проеме, держа в одной руке пару яиц, а в другой сосиски. – Еда, мать твою. Ты знаешь, что такое еда? Ягоды и каша – это не еда.
– Ну так подними свою задницу и езжай в магазин, – не удержался я.
– Еще одно слово, и ты огребешь, я тебе обещаю, – пригрозил он и скрылся на кухне, принявшись греметь тарелками да сковородками.
– Не очень-то вежливо ты с дедом разговариваешь, – как бы невзначай заметил Оллфорд, даже не взглянув на меня.
– А вам-то какое дело?
– Абсолютно никакого, – ответил он и уткнулся носом в планшет.
* * *
С того момента, как дед спросил Оллфорда: «Может, ты чего-то хочешь?» – прошло совсем немного времени, как в один из зимних тихих вечеров в их с Элайзом дом заявились четверо совсем не подходящих этому месту гостей.
– Я все еще склоняюсь к тому, что в нашем доме было бы безопаснее, – вздохнул дед, крутя в руке пустой бокал. На кухне за маленьким старым столом пустовали еще четыре стула.
– Я раб символизма, Ян. И ты это знаешь, – отозвался Оллфорд, задумчиво гладя Элайза по голове. Друг сидел на полу у его ног и выглядел то ли как преданная собака, то ли как побитый слуга.
– Даже смотреть на это не могу, – не выдержал я и отвернулся. Мы с отцом сидели в гостиной. Не знаю, зачем мы вообще были нужны на этом параде кретинизма, ведь даже если понадобится, мы никого никогда не сможем защитить, а умирать из-за прихоти одного больно много мнящего о себе старика как-то совсем не хотелось.
– Ты принимаешь их отношения слишком близко к сердцу, – покачал головой отец, хотя ему поведение Элайза тоже определенно не нравилось.
– Тебя это не волнует? – махнул я рукой в сторону кухни. Добровольное рабство Клемэнта все больше и больше походило на психическую болезнь, и я на полном серьезе уже подумывал подарить ему сертификат на несколько посещений какого-нибудь светилы психиатрии.
– Меня пока больше волнует