Петр Фомич, протянувшись во весь свой немалый рост и заложивши руки за голову, отвечал:
– Увы, неизбежны. Может быть, придется и вовсе фабрики закрывать. Одну из трех-то точно закроем, никуда не денемся.
– Стало быть, Петр Фомич, в самое ближайшее время придется нам причинить людям явное и несомненное зло? Да еще людям, которые на меня годами работали день и ночь, которые своими руками выработали все, что у меня есть?
– И которые, прибавь, готовы тебя сейчас на этих самых руках носить…
– А ты спокоен? Ты об этом можешь говорить спокойно? Да еще и как будто с усмешечкой? Ну, Петр Фомич…
– А ты, Алексей Федорович, и вправду, не принимаешь ли себя за отца-благодетеля? Не считаешь ли себя обязанным своих ткачей в раю земном содержать?
– Господи, да о чем ты, Петя?
– А о том, что все это с твоей стороны гордыня! Глупая, извини меня, мальчишеская гордыня! Мы-де, божьей милостью Алексей Карамазов, при нас все будет, как при бабушке. И ныне и во веки веков! А вот тебе и не будет! Не будет по-нашему! Не мы в этом мире хозяева! Не мы этот кризис чертов устроили, а стало быть, не мы в нем и виновны… А отвечать-то все равно нам придется! Еще погоди, от своих пёсьегонов анафему получишь, вместо осанны. И не один твоего добра не вспомнит.
– Ну что ты, Петя, какая гордыня… Просто… мы с тобой вроде зла-то людям не делали, кровь не пили, как у других-то хозяев водится.
– Нет, Алеша, мы зла делали много, только его не видели. Видеть не хотели, вот и не видели. И не видим. Я, когда в Манчестере работал, статистику их смотрел. Средняя продолжительность жизни в Англии 52 года, а ткач английский живет 29. А у нас народишко-то не ценится, никто его и не считает, эти померли, бабы новых нарожают. Да нам с тобой и статистики не надо, мы ж свои кадры в лица знаем. Ты говоришь, со стариками бумаги подписывал – а многим ли «старикам» по пятидесяти стукнуло? Али все моложе? Далеко не ходить – думаешь, почему из твоих окон реку-то стало видать? Рощу кладбищенскую вырубили. Кладбище расширяют. Ткач долго не живет…
Так что, Алексей Федорович, все в руке Божьей – и твое предложение, и их согласие. Не благодетель ты им, а работодатель. И у тебя своя голова и своя головная боль, и они тоже не без голов. И никому ты им не помощник, а каждый сам себе помощник, сам за себя ответчик. А твое дело простое: есть работа – даешь, нет – извини-подвинься… Небось, фабрики закроешь, так и меня турнешь. И правильно сделаешь…
– Знаешь, Петя, а ведь то же самое, слово в слово, о помощи-то, мне только что, нынче ночью, в чудовском буфете один уже высказал.
– Кто таков?
– Да тот самый, который меня князем мира сего припечатал… Только я с вами согласиться не могу, ни с ним, ни с тобою. Разные люди есть, и те, которые на фабрику идут, как раз в помощи-то и нуждаются. Потому и идут, что на себя не надеются, что надобно им сильного человека, чтоб за него от жизни спрятаться. Вон рыбная-то слобода – оттуда хоть один на фабрику пришел? Те с голоду подохнут, али в Ильмене потонут,