VIII
Снова Азиатская конная дивизия в пути, теперь уже назад – в Россию, бившуюся в предсмертных конвульсиях. Степь, сбросив снежный бархатный покров, покрылась шелковистой зеленью, обещая обильный корм для скота. Весенний ветер, монгольский, настырный, неугомонный, не давал покоя, требуя двигаться дальше. Вперед высылались отряды для разведки ситуации в ближайших к Монголии казачьих станицах. Беженцы, встречавшиеся на пути, подвергались тщательному допросу.
Недалеко от границы встретили две повозки с убегающей от красных в Монголию семьёй староверов-поляков, бросивших свой зажиточный хутор у реки Чикой. Так узнали, что Хамнигадайский край был разгромлен красными. Три села полностью обезлюдели. В двух осталось менее двухсот человек из трёх тысяч в каждом. Услышав эту новость, бурят Тубанов – из тех краёв, ставший героем после освобождения светлейшего Владыки Халхи, гаркнув:
«Убью!» – ускакал без разрешения со своим отрядом.
Барон Унгерн, желавший получить поддержку тех кударинских казаков, кто остался со своими семьями, выступил вслед за Тубановым с 1-ым полком и дивизионом Смирнова, пообещавшего Роману Фёдоровичу создание целого полка из местных добровольцев. Игнат, оберегая подростка, ничего не сказал Даньке о большевистских погромах в Хамнигадае и скакал рядом с мрачным выражением лица, ссылаясь на зубную боль.
Данька, радостный в ожидании встречи с мамой Улей и Тасей, не обращал на него внимания. Увидев вдали у речки между сопок знакомые очертания ставшего родным села, Данька не выдержал и пустился в галоп. Игнат, чертыхнувшись, последовал за ним и настиг подростка у избы Бузаевых. Данька, замявшись, стоял у забора. Игнат спрыгнул с коня, обнял мальчика.
Оба только что проскакали без остановки через непаханые луга и пустую центральную улицу, заваленную трупами жителей села, застывшими в безобразном зрелище насильственной смерти. Не слышно было жизни и не пахло ею. Ни криков домашней птицы, ни лая собак, ни мычания коров; ни многоголосия хамниганцев, любивших детей и охотно их рожавших; не тянулся дымок из печных труб к облакам; лишь створка ворот у церквушки, болтавшаяся на одной петле, жалобно поскрипывала от порывов июньского ветра. Дома, протянувшиеся вдоль по улице, зияли мрачной пустотой вырванных дверей, настежь распахнутыми воротами и опрокинутыми перед ними на землю телами женщин.
Игнат, не снимая руки с Данькиного