Данька, не нашедший себе занятие, был приставлен в летучий отряд Сипайло, где ему был поручен розыск спрятавшихся от «бароновцев» евреев-промышленников. Пошатавшись праздно по городу с группой молодых агентов, несерьёзно относящихся к своей задаче и развлекавшихся тем, что кидали камни в трупы гаминов, развешенных по центральной улице, он быстро отделился от них и стал выходить на разведку один. Предполагая, что евреи, скорее всего, спрятались у симпатизировавших им китайцев, полюбил Данька лазить по крышам опустевшего и разграбленного Хурэ. Скорее всего, подросток устал от бесконечных смертей и находил там своё спокойствие.
Один раз Данька поспорил с татарами из отряда, что сможет пробраться в монашеский городок. В овраге перед Ганданом рыскали распоясавшиеся собаки-людоеды и последнее время участились случаи нападения на проходивших мимо людей. Монголы не закапывали мёртвых, да и после боя город утонул в трупах. Их просто-напросто скидывали в овраг, не заботясь сильно о санитарии. Вооружившись ташуром17, Данька без труда пробрался в город.
Забравшись на первую, самую низкую крышу буддийского домика, он лёг на спину, пытаясь отдышаться и стараясь выкинуть из сознания картину огромных псов, рвущих на части тела людей, сваленных в одну кучу в овраге, уже не вмещающем в себе всей жути войны. Вдыхая стелющийся над городом запах конского навоза, приторно-сладкий запах разлагающихся человеческих тел, ружейного масла; глядя на восхитительно синее небо Монголии, испытал Данька щемящую тоску по уюту и сердечности деревянной забайкальской избы Бузаевых, весёлому смеху Таси и нежной заботливости мамы Ули. Кручину по не истраченной на похоть мужика женской любви.
Нахлынувшие слёзы заставили Даньку перевернуться на живот; вытерев их, он увидел во дворе ламу, одетого в оранжевый халат и машущего ему рукой. Подростку пришлось спуститься с крыши. Лама завёл его в скудно обставленную комнату с тусклым освещением и тут же вышел, прикрыв за собой дверь. Когда Данька уже начал волноваться и подумывал о том, как бы ему сбежать, дверь открылась, и вошёл тот же лама с пиалой в руках, наполненной до краёв молочным чаем. Указав подростку, чтобы тот начал пить, монах сел на единственную кровать у стены и начал молиться, перебирая рукой деревянные чётки.
Мальчик присел на стоящую напротив низкую скамью и, обжигаясь, стал глотать вместе с горячим напитком солёные слёзы, льющиеся из глубины ещё не очерствевшего детского сердца. Выпив чай до конца, Данька поставил чашу на вычурно расписанный табурет, не решаясь пошевельнуться. Лама сидел напротив с открытыми глазами, но как будто смотрящими внутрь, а не на подростка. Лицо буддиста было в тени. Пахло древесным ароматом сандала.
Луч солнца, пробивающийся сквозь ставни, освещал шёлковую ткань дэли, напоминая Даньке