Чувства, пробудившие его дряхлеющий разум, вдруг возродили былую смекалку. Подняв со дна удочку, старик установил её перед собой. Размера удочки и его роста хватало для того, что он собирался сделать в дальнейшем. Вершина удила вскоре смотрела в заплатку, что была пришита к оболочке воздушного шара, а основание качалось вверх-вниз, готовое для меткого точечного удара.
Гудок. Ещё один. Гигантское судно бросается на шар рыбака. Заплатка срывается с места в тот миг, когда очередь из пуль пробивает ещё пару дыр в оболочке.
Череп резко уходит вверх. «Спасение!» – успевает подумать старик, но тут же опрокидывается на пол; крича от дикой боли – он успевает разглядеть пулевое отверстие на правой ноге. Корзина ложится набок, распуская канаты, отчего балласт начинает сбиваться в кучу.
Старика откидывает к правому борту, в самую гущу кильки и маячниц, что, казалось, объявили старому рыболову вендетту, клюя его куда ни попадя.
Опухший язык проигрывал всё тот же гимн, но теперь он воспевал мужика, которому выпало окончить жизнь в уже не совсем бытовой передряге:
…Вот и горесть сменила удачу,
Досада застала на пост,
Стою тут, болею и плачу
За сгоревший селеновый тост!
Да за шторки, висящие в кухне,
Да за мебель в кошмарном огне,
Вот и вытяжка вроде бы рухнет,
Да за тост-то обидно вдвойне!
Старик плакал; над его головой проскакивали тяжёлые пули, дырявя корзину и срывая заплатки, что так бережно подштопывались его женой. Чёрта с два я буду скучать! Шансов нет! Плевать! Тросы, соединяющие корзину и шар, тряслись от буйного воздушного потока. Это было между пятнадцатым и четырнадцатым километром. Старик знал, что совсем скоро его бесхитростному изобретению предстоит преодолеть уровень «горячего шума», – когда твою голову вжимает в туловище, а кожу взрезает призрачным пламенем. Последнее вселяло особый ужас. Обжигаться, не чуя источник огня… такого желали только ворам и чиновникам, порой не проводя между ними черту.
Однако тут рыбака поджидала другая напасть. Углеродное масло, разъев ядовитую чешую вертихвоста, вылилось наружу и устремилось к его левой ноге. «Как же больно!» – вскричал он, чувствуя, как жидкая смесь, полная нерастворённого яда, медленно пожирает его прохудившуюся плоть…
Тринадцатый километр… Скромное изобретение рыбака прорезает воздушную толщу и пробивает корзиной освещённое радугой дно. Сам же старик, держась за кровоточащие ожоги и раны, в этот миг наблюдет, как сквозь разорванные прутья начинает ускользать весь утренний улов, а с переднего борта слетают первые тросы.
Плевать! Исклёванный, изжёванный, израненный рыболов делает попытку привстать. Но тщетно. На щеках его застывают горькие слёзы, а с затылка осыпаются последние седые остатки шикарнейшей шевелюры.
Двенадцатый