Мальчик испугался и заплакал:
– Мне тоже больно, – повторял он.
Кровь не переставала течь, Ромашка с ужасом размазывал ее по лицу, он испугался, что кровь вытечет из него и он умрет.
– Мама, мамочка, – уже ныл он.
– Не бойся, Ромашка, ложись, – Мальчик обхватил его и повалил поперек лодки.
Ромашка машинально сопротивлялся, но Мальчик прижимал и прижимал его к просмоленным теплым доскам.
Кровь течь перестала.
– Больно? – спросил Мальчик, отпуская Ромашку.
– Еще как больно!
– Хочешь, ударь меня, – предложил вдруг Мальчик и чуть было не расплакался. Как будто бы его кто-то пожалел.
– А ты драться не будешь? – спросил Ромашка.
– Не буду, бей!
Ромашка приподнялся и ударил.
Мальчик не ощутил боли, почувствовал только, как кулак Ромашки ткнулся в щеку. И тут Мальчик заплакал по-настоящему.
Он отвернулся и закричал:
– Больно, больно! – ему и в самом деле было больно, но больно где-то внутри – как будто его обманули и с этим ничего нельзя было сделать и никак не исправить…
Ромашка отскочил от него, опасаясь сдачи, и побежал домой.
Через некоторое время из дома раздался плач и шлепки, затем на крыльце появилась Дуся, крича в дом:
– Где он? Где? Отвечай, паршивец! Возле речки?
Дуся бежала вдоль реки, продолжая бормотать:
– Сейчас, сейчас…
Она увидела Мальчика, прижавшегося к борту лодки, судорожно ткнула пальцами в щеку, нащупывая ухо, и рванула на себя.
– Мама! – дико закричал Мальчик от боли.
И этот крик, полный недоумения и боли, пробился сквозь гнев, ударил в сердце, ведь это был крик ребенка, это был зов ребенка. Она увидела в руках не маленького своего врага, а ребенка. Она была матерью, она была любящей матерью.
Он звал ту, которой не было среди живых, но которая была в каждой женщине.
Дитя звало мать.
Пальцы, продолжавшие выкручивать его ухо, разжались. Мальчик вывернулся и больно укусил ее за палец.
– Ах ты, уродец, – вырвалось у Дуси.
И тут Мальчик, уже отбежавший, остановился, обратил к ней свое лицо и закричал, наступая на нее с безумной отвагой оскорбленного:
– Дура, дура, дура…
Она отступила, она ушла бы прочь, но не могла сделать этого, не могла признать поражения, торжества этого маленького разъяренного человечка.
Дуся без гнева, но с сознанием рождающего в ней страха – не за себя, не за Ромашку, а за то маленькое существо, не существо еще, а зародыш, который она уже несколько дней чувствовала в себе – схватила Мальчика за руку и сказала громко, желая испугать его:
– Пойдем к отцу!
– Пойдем! – в тон ей, будто передразнивая, кричал Мальчик.
Теперь он тянул ее, а она шла за ним. Осознав это, она остановилась и сказала:
– Проси прощения, отпущу.
Мальчик даже не обернулся,