Кореец пошел вдоль реки, слегка наклонившись вперед, как бы догоняя кого-то, но ступая ровно и трезво.
Высшая степень опьянения Корейца угадывалась лишь по странным, многозначительным, неизвестно к кому обращенным японским фразам и по прямолинейности направления. При этом он мог обходить препятствие, дав солидный круг, но всегда выходил в точку, которая лежала на прямой его движения – как будто в его голове включался некий навигационный прибор, какая-то воображаемая стрелка, указывавшая на цель…
Но Союзник беспокоился: неделю назад, напившись, Кореец зашел по пояс в воду с криком:
– Не зови меня!
Курибаны, шедшие за ним в предчувствии недоброго, силой вытащили его на берег.
Кореец шел домой, Союзник, взглядом провожавший его с крыльца, подумал об этом с облегчением.
Со стороны портпункта, длинно отражаясь в красной рассветной воде, шли трое, Союзник задержался на крыльце – он узнал Мальчика и Русяя.
– Лимонад! Лимонад! – закричал ему Мальчик.
– А это… – сказал Русяй, держа за локоть незнакомца, – гость из Москвы.
– Александр, – сказал незнакомец с улыбкой. – Но ни в коем случае не Шурик. Можно просто – Пушкин.
– Пушкин? – удивились все трое.
– Не Александр Сергеевич, но Сан Саныч, – устало подчеркнул незнакомец.
– Сан Саныч? – вновь удивились все трое.
– Так Сан Саныч твой отец! – первым догадался Русяй. – Вот это да! А его похоронили… – голос его осекся, – больше месяца назад.
Все трое смотрели растерянно.
– Нам не сразу сообщили, – сказал Пушкин.
– Тебя искали! Тебя Немка искала! – закричал Мальчик.
– Какая Немка? – как можно дружелюбнее спросил Пушкин.
– Ну, Анна Германовна, – поправился Мальчик, – Танькина мама.
– Да, именно от нее я получил письмо. Я должен с ней встретиться! – сказал, ни к кому не обращаясь, Пушкин.
Решили все отложить на вечер и идти спать к Союзнику.
– Пойдем, пойдем! – сказал Русяй, подталкивая в спину Пушкина. Авоська, из которой лимонками торчали бутылки с пивом и лимонадом, не тяготила Русяя, было видно, что ноша ему приятна и веселит.
Они шли впереди, Пушкин оглядывался и неловко улыбался. Наконец он остановился и сказал Союзнику:
– Давайте вместе идти!
– Нет-нет, вы разговаривайте! – неловко отмахнулся Союзник. Ему было двадцать два года, все это время он жил на Косе, но только Пушкин воспротивился его привычке идти поодаль, на расстоянии.
Союзник был молчалив и неловок в разговорах и всегда избегал их, отставая. Если он продолжал идти рядом, то беседующие неизбежно обращались и к нему, и он чувствовал себя неловко, когда они отрывались