Володя пошевелил плечом раз-другой, потом вдруг придвинулся к окну электрички, что-то там увидев. Голова моя повисла в воздухе.
Но меня не обидело происшедшее. Я сделал открытие.
Жизнь воспитала меня так, чтобы я думал о других для своей же пользы. А Володе, чтобы выжить, нужно думать о других меньше, а может, и вовсе не думать о них – он красив, а люди к красоте великодушны и многое прощают. И потому я забочусь о Володе, и он принимает это как должное. Он невнимателен ко мне, и я должен принимать это как должное. Это также естественно и хорошо для него, как и для меня.
Вскоре я заметил, что и в этом я подражаю Володе, неудовлетворенность собой быстро прошла, ведь я подражал не внешнему, не жестам и интонации, а сидевшему глубоко уважению к себе. Никто подражания и не заметил. Просто все стали считать, что я с возрастом становлюсь хуже, заносчивей, что меня портят успехи в учебе, спорте и похвалы – каким-то образом к семнадцати годам резко усилилась моя способность запоминать слова (возможно, она у меня была всегда, но я ее просто не замечал) – любые и на любом языке, я их просто видел всегда, однажды прочитав; таким образом, моим любимым занятием стало чтение и переписывание в тетрадочку иностранных словарей. Узнав, что на отделение художественного перевода набирается венгерская группа, я за несколько месяцев, преодолевая огромное количество падежей, перевел рассказ венгерского советского классика из жизни довоенной Венгрии и прошел конкурс.
С тех пор как Пушкин обрел самоуважение, т а улыбка, которая еще была у Русяя, в необходимых случаях заменялась прямым держанием спины и подчеркнутой профессорской вежливостью.
Русяй отвел взгляд и посмотрел куда-то вверх из-под длинных ресниц. Глаза у него были красивые, ясные, с голубизной и каким-то монастырским смирением…
– Забыл! Совсем забыл! – Русяй пошел к штабелям из ящиков с водкой и пивом.
Кто-то очень маленький выскочил из рубки, подбежал к Русяю и схватил его за руку. Это был подросток лет двенадцати, он словно потерялся и теперь боялся, что Русяй оставит его одного.
Пушкин догнал их, чтобы заговорить с подростком, Пушкину показалось, что его внимание к ребенку будет приятно Русяю. И тут Саша увидел Лицо.
Оно было страшным. Какая-то смятая бумажная маска в акварельных коричневых пятнах. Саша не смог сразу отвести глаза, как будто у этой маски было неодолимое притяжение.
Русяя грубо остановил Вахтенный, не подпуская к ящикам:
– Куда, твою мать!
Русяй примирительно взял его под локоть, но вахтенный с несоразмерной злобой вырвал руку, уронив при этом слюну, и суматошно