Не в силах вынести его звучания, Володя вышел в коридор, где даже кваканье утихло, подчиняясь преисподневым речам, и в свете фонаря увидел, как стоит Маниту возле старого проигрывателя, где крутится пластинка, но взамен тонарма со звукоснимателем над ней зависла кряжистая лапа дождевого бога, и звук на полной громкости рождается под крючковатым пальцем, что острым кончиком когтя воспроизводит его в реверсе, снимая черную виниловую стружку. Вязилов подскочил и щелкнул тумблером, прервав осатаневший голос, взмывавший то и дело в надпороговый диапазон. Маниту клацнул пастью, глазки в темноте зажглись, а из покрытого растительностью тела вылупились и скакнули на пол две ядовитые жабы ага, каждая с Володину ладонь.
– Ну, ладно, ладно… – сдался Вязилов, завел проигрыватель, опустил иглу на уцелевшую дорожку.
На сей раз звук возник неискаженным, оказавшись всего-навсего голосом бабки-сказочницы: «…А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела, сам не знает куда. Вот он шел, шел, дошел до болота, видит – сидит лягушка, подхватила его стрелу…»
– Ц-царевна-лягушка? – выдавил Володя, начиная вдруг догадываться и перепугавшись оттого сильнее прежнего. Маниту растянул в подобии улыбки челюсти и убежденно закивал. – Царевну-лягушку ты хочешь в невесты?! Где же я тебе ее достану?! – В пылу отчаяния Вязилов сдавил виски.
Однако же, по прихоти судьбы, решение явилось к нему в тот же день – под вечер пятницы тринадцатого.
С тех пор, когда купец Василий Перлов велел приказчикам отвешивать чаи в любых количествах, чтоб на любой карман, и тем добился небывалого наплыва покупателей, московский люд, пестрый и разношерстный, проторил широкую тропу к его торговой лавке. С тех пор среди гостей Чайного дома на Мясницкой попадались типажи самые разные, и много Вязилов перевидал гостей престранных – богатых баснословно, бедных по-богемному, экзальтированных, а то и вовсе полоумных.
Но гостья, появившаяся в пятницу под вечер, одна стоила многих. Вова заметил ее сразу, чуть она возникла в отворившихся дверях, и сердце екнуло. Так долго он ходил ловить ее на Ленинградский, и вот она сама пришла к нему. Тесна, тесна была Москва, и с каждым годом делалась теснее. Гостья скользнула по его лицу глазами, но, конечно, не узнала, а, быть может, даже не заметила его на фоне пестрых полок. А Вязилов и сам хотел в них раствориться, хотел сквозь землю кануть и даже присел было на корточки за стойкой, сделал вид, что ищет фильтры для кофемашины. Хотя наружность гостьи вовсе не была отталкивающей, напротив (русоволосая, в просторном то ли поло, то ли дафлкоте, она смахнула мокрый снег с волос, откинула назад льняную их копну, открыв прекрасное лицо свое), она внушала суеверный страх,