Бывают крестные отцы, приемные и даже – только нареченные. Что же до моего… Я про себя именовал его отцом неназванным – из тех, кого не поминают всуе или к ночи. Как у Христа не счесть невест по монастырским кельям, так и у моего отца не счесть было любовниц в белокаменной, где он провел несколько лет после того, как выпустился из Военно-медицинской академии, и перед тем, как выехал в Чечню в составе группы усиления. Список имен и телефонов-адресов его былых возлюбленных, который в свое время стоил мне приличных средств и деликатных связей, теперь служил закладкой моему путеводителю.
«Кто б мог подумать, – восклицали все они при встрече, – что у него и взрослый сын!»
«Сам поражен», – делал я вид, что пошутил.
Я собирал их по Москве, как стекла выпотрошенного калейдоскопа, и каждая несла фрагмент изображения – кто-то вполне читаемый сюжет, а кто-то – линию, изгиб, оттенок. Одни из стекол были крупны, и сквозь них я мог, не щурясь, посмотреть на солнце своего отца, другие были мелки, дробны, третьи вовсе стерлись до стеклянной пыли. И все-таки для воссоздания нужного преломления они нужны были все до одной: я должен был восстановить его портрет, запечатленной их сетчаткой, сохраненный в их воспоминаниях, их кожей, их сердцами. Мне требовалось знать об этом человеке все. Порой казалось: вот-вот ухвачу нечто значительное. А порой – что занят я не более, чем воссозданием картины преступления по содержимому желудка трупа. Тогда накатывало отвращение, апатия. Тогда с особенным садистским чувством (с каким, должно быть, иглами пронзают куклу-вуду) вычеркивал женские имена из списка, заштриховывал их станции на карте метрополитена, и уже мало оставалось адресов, где я не побывал еще. В такие дни я порывался бросить все, уехать из Москвы, вернуться в Петербург. Но вот, поди ж ты, так и не уехал.
Теперь, выходит, ведьма заперла меня в Кольце, чтоб не убег. Зачем? После того, как посетил «Белград», одним конвертом стало меньше, но я по-прежнему не представлял, что делать с остальными. Если задумала похоронить меня в метро – что ж, в остроумии ей не откажешь. Но главное другое: чертова девица знала что-то о моем отце, чего не знал никто, она показывала мне его, пусть издали, и эту информацию я должен был извлечь любой ценой – пусть даже размозжив ей череп.
Крепчал час-пик. Мелькали конфетишные кружки на схемах, составы кольцевой слились в электро-уроборос. С упорством рыбы, по речным порогам прорывавшейся на нерест, я взрезывал густевшую толпу. Обобранному в многолюдьи вольно, нечего стеречь: не нужно, поминутно проверяя, чувствовать локтем карман, ребром бумажник. Бесцельно двигался только затем, чтобы не выделяться меж других. Жара и теснота душили. Порой я прибивался к ожидавшим на скамьях, но долго выносить снующие мимо потоки было тяжелее, чем передвигаться вместе с ними,