13 апреля, пятница
ВЯЗИЛОВ И МОСКОВСКОЕ БАРОККО
1. СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ
…и вот наутро первобытно-мистический взгляд мой на мироздание сменяется естествоиспытательским. Так вычурный, витийствующий ар-нуво сменяется конструктивизмом. Я вижу своего отца – все так же снизу вверх, но я уже взрослей, и вечерами вместо сказок Пушкина читаю демонического Лермонтова. Отец мой улыбается, как Молотов в Берлине сорок третьего, о ком позднее Черчилль скажет – от улыбки на его губах веет сибирским холодом. Как и нарком, отец мой по-военному статен и строг. Его просторная, аэродромная квартира – в самом острие высотки, его служебную машину подает шофер, она сверкает у подъезда среди серого автомобильного прибоя – так черный кит, лоснясь, выбрасывается на сушу. Отец вернулся из командировки и везет меня обедать в Метрополь, затем – в музей, будет показывать мне пана со свирелью в Третьяковке. Там на меня со стен глядят глаза – Христос в пустыне, врубелевский демон, огненный Леонид Андреев Репина, его же кисти мечущийся взгляд актрисы Стрепетовой, сумеречный васнецовский Алконост – они тревожат и несут смущение детской душе, приоткрывая мир неведомый, невидимый, недостижимый…
Очнулся стиснутый с боков людьми в вагоне. Раскалывалась голова. Видение, на миг настигшее меня, развеялось, точно соцреалисты разогнали полумрак минувшего столетия, стерли его померкнувшие краски, чтобы воздвигнуть на холсте утопию, да там и оставаться жить в веках – в квадратике подрамника. Подземный поезд вынырнул на божий свет, и мне в глаза ударил солнечный диск, пущенный небесным дискоболом – загорелым физкультурником Дейнеки. Зажмурился, но, свыкнувшись, увидел, как состав, выпрастываясь из тоннеля, медленно плывет сквозь город, причаливает у платформы «Выхино». Какое, к черту, Выхино? Последнее, что помнил я – гостиницу «Белград», многоэтажку на Смоленской, осколок братской Сербии в сердце Москвы.
Ночь минула страшней, чем у Хомы-философа, летавшего верхом на ведьме.
После того, как побывал в «Белграде», одним конвертом стало меньше, но я по прежнему не представлял, что делать с остальными. Помню, как вышел из гостиницы и стал спускаться в переход. Только едва достиг конца недолгой лестницы – и сзади налетел локомотив, ударил в темя, последнюю ступень вышибло из-под ног. Нефть хлынула в глаза и в уши, затопив подземный переход нутряной чернотой недр, я задохнулся и пошел ко дну, но вырвался, прорвал тугую пленку головой и вынырнул, вдохнул. Почувствовал, как спину холодит снежная слякоть, как змеится что-то теплое по шее. И кто-то шарит под одеждой, с придыханием, одышливо. Открыл глаза, схватил его запястье, рука грабителя рванулась, чуть не вывихнув мою: вспугнутый грубый топот прочь – и тишина.
С трудом поднялся на колени, запустил ладони в волосы – остывшие сосульки крови липли к пальцам. Кость, кажется, была цела, но голова шла