Нельзя сказать, чтобы она радела за гостиничную репутацию, как за свою, но все же… Скандализованность в пикантных дозах на руку отелю. Только не в этот раз. И, отвечая незнакомке на вопрос о происшедшем ночью, Мария соврала, пожав плечами: впервые слышу, мол.
А гостья не глядела на нее.
– Все говорят: уборщик ваш ночью нанес увечья гостю, и его забрал наряд полиции, а гостя – скорая. Увечья… – Тихо рассмеялась, проводя гребнем по волосам. – А может, попросту убил?
Мария вздрогнула: догадка в яблочко. Догадка ли?
Где только на Москве ни колядуют! Первая колядка белокаменной: «Подайте, Христа ради, люди добрые!» и вариации ее: на хлеб, на операцию, на водку, на билет. Другую пресловутую – «Дай погадаю!» – нынче слышишь редко – столичные цыгане обленились, не гадают больше, клянчат поголовьем цыганят, берут числом. Коллекторы с колядками угроз пороги обивают, обрывают телефон, сектанты под дверями славословия поют, мошенники показывают чудеса гипноза, ловкость рук, афганцы ходят по вагонам и поют куплеты под гармонь. Как сербский колядующий на утро после Божича, полуязыческого рождества, врывается в избу с мороза – в медвежьей шкуре, раскосматившийся, клочковатый, с козлиным белым черепом поверх лица – так и безумный югослав Трнавац появился как-то за полночь, недели две тому назад, в Белграде – в черном изодранном пальто, взлохмаченный, с лицом, бескровным от испуга, как человек, сбежавший от войны или из зоны бедствия. На вид под сорок, с мятым от морщин лицом, что прежде ладно складывалось, видимо, в улыбку, а теперь застыло маской страха. Все еще красивый, но заметно опустившийся. Что-то бессвязно бормотал на сербском и в здании гостиницы искал убежища, какого стоило просить в посольстве. Его хотели выдворить, но в память русско-сербской дружбы расквартировали до утра в подсобке. Наутро югослав ушел, но возвратился к вечеру и возвращался всякий день, точно прикормленная псина – к заднему крыльцу продмага. Его гоняли – безуспешно. И скоро югослав стал пригождаться – в роли мелкого гостиничного порученца, лобби-боя и уборщика. Не первый в штате нелегал и не последний, рассудили свыше.
И все бы ничего, когда бы не омонимы. Созвучье братских языков было коварно – схожие слова разнились смыслом. Русское «лучше» оборачивалось сербским «боле», меж тем как «больше» становилось сербским «више», «выше» превращалось в «горе», «горе» – в «жалост». Русская «скула» выпячивалась сербской «ягодицей», «дом» разваливался «кучеj», а «дверная ручка»