Тут и раздался первый взрыв, за окнами ночь взвыла самолетными турбинами, и воздух разорвался, выбив стекла. Ударная волна приложила Небойшу о стену и засыпала картечью ломаного кирпича. На улице вмиг рассвело от зарева пожара. И тотчас новый взрыв, рассыпавший соседнюю многоэтажку, сотряс пол под ногами и отбросил очумевшего, оглохшего Трнаваца в короткий обморок. Придя в себя, серб обнаружил подле Фатсо – бородач тряс его за плечо, кричал:
– Это они по вашу душу прилетели, господин Трнавац! Натовские самолеты!
– Шта?.. Ово… не може бити! – бормотал Трнавац.
– Я говорю: гореть в аду вам белым фосфором! – крикнул толстяк ему в самое ухо.
Одной из стен как не бывало, не ее месте зиял проем, через который открывался вид на город, расцвеченный кострами взрывов, вспышками ракет. Ветер на фарватере седьмого этажа задувал сумасшедшим Иваном. Трнавац оттолкнул от себя русского, поднялся на ноги и вывалился в коридор, где даже в тусклом свете уцелевших ламп увидел еще издали фигуру натовского летчика: тот шел навстречу, запинаясь о ковер – контужен, ранен? А за спиной пилота волочился парашют. Катапультировался? Угодил на крышу? Сбили самолет? За светофильтрами забрала шлема не было лица. Пилот пытался выговорить что-то, не снимая кислородной маски, шел на Трнаваца, как дьявол на продавшуюся душу. Серб кинулся на летчика, уже себя не разумея. Тот, видимо, вконец ослаб – сопротивлялся вяло и недолго, Трнавац задушил захватчика его же кислородной трубкой. Потом нашел незапертую комнату и забаррикадировался изнутри, забился в дальний угол.
Когда снаружи начали таранить дверь, он был уже в бреду и видел, как его хоронят заживо. Сербу, свернувшемуся на полу, казалось, будто на него сгружают доски – свежие, сосновые. Всем телом чуял он занозистую их сырую тяжесть и слышал запах от еще живого дерева. Пытался прокричать, чтобы не выгружали, что вот он здесь, под досками, еще живой, заваленный, но крик его не слышен был, а досок делалось все больше, больше. Давно хватило бы на гроб, на дюжину гробов, на сотню. Когда ему сдавило грудь, так что вздохнуть уже никак нельзя было, к уху Трнаваца склонилась ведьма, чтобы прошептать последнее свое нечеловеческое заклинанье: «…niciodata nu vei pleca de la Moscova». И померкло все.
3. ИЗМЕНА
Ей нравился «Белград».
Хоть и трехзвездочный, с по-ульевому типовыми номерами, с тесными подсобками и клаустрофобическими коридорами без окон. Он представлялся не отелем ей, но пароходом, шедшим по волнам Москвы-реки, пришвартовавшимся у Бородинского моста. Здесь на ресепшн девушка в чуть ли не капитанском кителе – оживший образец американского pin-up пятидесятых – телеграфирует морзянку кнопкой мыши в радиоэфир другим гостиничным судам. Здесь не шоссе шумит внизу – вода под лопастями колеса, и шинный шорох влажен, перекрестки широки, как плес. И белые бегущие огни – то пена волн белеет в лунном свете,