– Я все пытаюсь вас, сербов, понять. В Белградской крепости у вас висят таблички: будьте осторожны, мол, со сводов могут падать камни. Вот это очень по-балкански! Падают камни, ну и пусть себе, зачем что-то предпринимать? Как дождь идет, так пусть и камни падают. У вас, у сербов, православие в крови, но язычество – глубже. Гуляете напропалую, веселитесь, на столах танцуете: зачем ложиться спать, когда так весело? Что свадьба вам, что похороны, все одно – все повод на столах плясать. И в то же время надо поискать еще такого невезучего и несчастливого народа.
Серб не слушал, напряженно всматриваясь сквозь строительную паранджу в здание театра и предчувствуя новые декорации очередного акта наваждений. Он понимал, что видит не мираж – ветер бросал ему в лицо капли фонтана, но фонтана прежде не было на площади Республики, и тень от колоннады портика ложилась наискось…
– Ваша же собственная сказка, – продолжал толстяк, – рассказывает, что, когда боги делили землю меж народами, всем дали, кто что попросил: кому лесов, кому морей, кому степей, одни лишь сербы не смогли договориться и отсрочки попросили, – так до сих пор и договариваются. А между тем эпический герой ваш, Разно Жопица, хитер, пронырлив, прозорлив – и Насреддину нос утрет. Вы со времен османского владычества неистово мечтаете о независимости, о свободе. Патриархальную вашу семейственность не совратило турецкое иго с гаремным укладом. Но что теперь? Вся независимость у вас – в супружеских изменах да мужском бахвальстве.
Сомнений не осталось: театр, до сего дня сохранявший, несмотря на многочисленные перестройки, изначальный стиль эпохи Возрождения, ныне обременился портиком и колесницей на фронтоне и превращался не иначе как в Большой, московский императорский. Но что страшней всего – поверху сетки на фасаде развевалась белая растяжка, на ней была огромная мишень и вопросительное «ТАРГЕТ?» Тот знак, что видел серб в последний раз тринадцать лет назад, когда Белград попал в воздушный плен, и смерклось небо над столицей Сербии, и каждый взрыв был – точно ураган, развивший скорость света, в килотонну сжатый вихрь.
– Или, другой пример, – толстяк не унимался, – вот слышал я, что тезка ваш, некто Небойша Николич, пилот МиГ’а, в одиночку принял бой с двадцатью четырьмя натовскими самолетами. С двадцатью, только представьте себе, четырьмя. А что до вас, вы, господин Трнавац, трус – не оправдали имени, в Гамбург уехали, подальше от бомбежек, так ведь?
На это сербу нечем было крыть. Он в самом деле убежал тогда к сестре в Германию. Сбежал позорно, может быть, но – лишь тогда, когда в народе толки об уране в натовских снарядах сменились слухами о белом фосфоре, когда заговорили: сербам, мол, теперь аукнется осада Сараева. Трнавац видел одного ослепшего боснийца, жертву фосфора, тот говорил: одна частичка, меньше спичечной головки, прожигает тело, до кости жжет и гореть не перестанет до тех пор, покуда человек не выдернет