и поэтому читатель в принципе никогда не найдет через чьи-то рассуждения верный путь к этим самым замыслам, ибо любое мнение будет казаться имеющим хотя бы какое-нибудь отношение к действительности. Здесь сложно понять, что является сорняком, а что добрым семенем, что выдернуть, а что оставить. Но есть у романа и обратное свойство: на почве романа действительно практически все прорастает, но все проросшее не имеет свойства устойчивости, не может устоять, быстро увядает. Как бы ни казалась высказанная кем-то мысль по роману истинной и на что-то открывающей глаза, при очередном прочтении текста все сказанное теряет свою прежнюю силу и обаяние, и роман остается таким же неразгаданным в глазах читателя, каким был до знакомства этого читателя с толкованием очередного исследователя. Кажется, что даже внезапно ожившему Михаилу Булгакову никто бы не поверил, что бы он ни сказал о своем злополучном произведении. Прочтение текста романа напрочь во всем разуверяет. Тут вспоминается случай из романа, когда Мастер в своем рассказе Ивану говорил, что критики его романа были бессильны высказать желаемым образом по этому сочинению свои мысли, отчего приходили еще в большую ярость: «Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, – и я не мог от этого отделаться, – что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим» (гл. 13). Вот нечто подобное ощущает внутренне каждый читатель или исследователь, когда высказывает свои мысли и предположения по роману. Те вроде могут быть совершенно и бесспорно верны, но в любом случае всякому толкователю кажется, что он говорит что-то не то, что он выражает далеко не авторскую позицию, из-за чего приходится в конечном итоге примиряться с бессилием толковать роман, словно тот не поддается никаким трактовкам и толкованиям.
Чтобы решить проблему, можно было бы, конечно, тут сказать, что читатели просто по ошибке сочли роман таким сложным или внушили сами себе мысль, что он такой не толкуемый, что на самом деле к нему нужно относиться гораздо проще и что поэтому в нем ничего такого загадочного нет. Но такое заключение должно тоже иметь под собою какое-то основание. Говорить так – что роман вовсе не загадочен – это тоже его толкование, которое причем теряет всю свою силу перед лицом простого вопроса: а какой замысел тогда автор вложил в это произведение, если оно так просто? Что он хотел сказать такой непонятной историей? Зачем Михаил Булгаков потратил около десяти лет работы на это?
Как, спрашивается, в таком случае быть? Может, замысел романа действительно гораздо проще, чем мы думаем? Оставил ли Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите» какие-то подсказки, чтобы у читателя появилась возможность его толковать в верном направлении? Есть ли в романе то, от чего можно оттолкнуться по замыслу самого автора? Здесь будет как раз предложен один из возможных вариантов того, с чего читатель
