Мы вернулись в отель и молча легли в постель. Я никогда не курил в постели после секса, как это делают французы во французских фильмах, потому что я и курил, и пил, и говорил, и иногда даже пел в перерывах между приступами оргазм-порождающих телодвижений и орально-генитальных игр. Весь этот цирк мог длиться часами, в зависимости от новизны женщины и интереса, который она у меня к себе вызывала. Изможденные, мы оба засыпали уже когда солнце начинало щекотать наши веки своими лучами. Проснувшись, мы мало что могли предложить друг другу, кроме кислого дыхания и изжоги. Мы быстро одевались, неуверенно обнимались и убегали назад, к своим очень и не очень любимым мужьям, женам и домашним зверькам. Сейчас, со Стеллой, наконец-то сбылась моя мечта, и я курил, сидя в постели и глядя на потолок – в точности как это делают французы во Франции, опять-таки если верить французским фильмам.
Стелла спросила меня о Мише, и как раз на эту тему я никогда не говорил с другими женщинами. По иронии судьбы женщина, наблюдавшая сейчас за мной, курящим в постели, женщина, страстнее которой я может никогда и никого не любил навсегда осталась для меня «другой женщиной».
Я проснулся в четыре утра. Не мог спать. Был слишком возбужден. Это была интересная страница в моей жизни, и даже при том, что Стелла сопротивлялась моим попыткам сделать эту страницу наиболее запоминающейся, не было оснований не изложить ее на бумаге. Не желая разбудить Стеллу светом, я направился в ванную.
Было прохладно. Я подумал о том, чтобы вернуться в теплую постель Стеллы или набросить на себя что-нибудь. Вместо этого я набрал ванну и съел три таблетки «талвина». «Талвин» – младший брат «викодина», обладающий куда более ярким воображением. Помимо полнейшей отрешенности от реальности и бурного всплеска воображения, он вызывал эрекцию, качество и количество которой было трудно игнорировать, но использовать таблетку для секса было бы непростительной ошибкой. Несколько пассажей, которые мне удалось написать, сидя в ванне, убедили меня в их универсальной значимости. Когда вода остыла, я вытянул резиновую пробку и так и сидел в полупустой холодной ванне в ожидании великих мыслей. Такая эксцентричность, думалось мне, гарантировала мой будущий литературный успех, подобно тому, как привычка Колетт выковыривать блох из шерсти своего кота перед тем, как она хваталась за перо или манера Виктора Гюго писать голышом на спине его любовниц, я уверен, обеспечили ихнюю славу.
Я