Я подумал было пойти обратно пешком, но мои ноги ныли из-за проклятых туфель. Я остановил такси и провел час в пробке. Водитель выключил мотор своего «мерседеса». Я подумал о том, чтобы выйти, но не мог сдвинуться с места. Я представил себе Стеллу, сидящую у окна вагона, ее лицо и руки и черные печальные волосы и ощутил, как все ее существо – ее органы, мысли, годы и даже люди, которые с ней когда-либо соприкасались, – что все это со скоростью уходящего на восток поезда сжимается в маленькую бесцветную точку и как одновременно с этим она там, где-то во мне, где сердце и мозг сливаются в душу и творят что хотят, становилась все больше и больше и неизбежно милее. Я тосковал по ней.
Из номера я позвонил домой. Я не был готов к тому, что услышал. Department of Justice, FBI, DEA, что-то еще – Миша не могла с точностью сказать, кто и откуда именно были эти люди в пуленепробиваемых жилетах. Они махали ордерами, использовали такие слова, как «мошенничество», «хищения», «кража», «подделка», конфисковали компьютеры, бумаги, счета. Они не позволили ей пойти в колледж, стояли под дверью туалета, когда она там находилась. То же самое, она слышала, происходило и в клинике. Ее голос выдавал легкие, лишенные воздуха, и сердце, остывшее без крови. Она не спросила, когда я вернусь.
Я включил телевизор и уставился в экран. Сколько я так просидел не помню. Помню, что там все смеялись. Потом я спустился вниз и купил бутылку «Смирновки». Пока паренек за прилавком отсчитывал мне сдачу, я глядел на электронные часы на стене. 4:44. И четвертое сентября, кажется. Для этого есть слово. Какое не помню. Суставы в моем теле медленно превращались в желатин.
Я проснулся посреди ночи и сел с открытыми глазами. Мой рот был сухим. Я уснул на полу перед телевизором. В нем похожая на червовую королеву девушка продавала сверкающие миниатюрные «харлей-дэвидсоны». Мне приснилось, что, пытаясь пробиться сквозь толпу, я топором методично разрубал на части всех, кто попадался мне на пути. Я опять закрыл глаза, обуреваемый непреодолимым желанием вползти, проскользнуть, прорубиться обратно в тот сон, подальше от Миши, от пуленепробиваемых жилетов, от миниатюрных «харлей-дэвидсонов». Отвратительное предчувствие опасности обволакивало мой язык.
Такое случалось много раз, когда я был очень маленьким, с легкостью посещаемым разного рода страхами и с трудом отличавшим сон от яви ребенком. Тогда моя жизнь была полна впечатлений от бившейся об меня, как прибой, реальности. Они выливались на меня ведрами. У этих впечатлений не было ни глубины, ни запахов, ни вкуса, и они заканчивали свое странствование сквозь меня, становясь цветными стеклышками наглухо закрытого мозаичного окна в монастырской келье, прятавшей меня от ужасов внешнего мира. Сны стали одними из главных участников этого заговора, с азартом формируя из меня их почитателя и вскоре главного героя, свято уверовавшего в существование счастливого конца. Полная сострадания, ночь с радостью