Глава 3
Кирилл сидел в кресле, широко раздвинув ноги, держал в правой руке банку открытого пива и немигающим взглядом смотрел в стену, словно продолжал вбирать память о вчерашнем вечере, теперь уже из фактуры салатовых обоев. Похмельная то ли тоска, то ли тревога будто костлявой холодной рукой сжимала его сердце и заставляла биться как крылья умирающего серого бражника, то трепыхаясь в агонии, то замирая на секунды, а потом, снова пускаясь в хаотичные, отчаянные, но заранее обречённые на неудачу попытки вернуться к жизни.
Сотовый громко зазвенел трелью стационарного аппарата восьмидесятых. Кириллу показалось, что таким звуком можно дробить кости. Он моргнул, вытянул губы трубочкой и втянул щёки, пытаясь выдавить хоть что-то из слюнных желёз. Но попытки были неудачными. А сотовый продолжал греметь прерывающимся клокотанием металла о металл.
Конечно, можно было отключить телефон вовсе, но убитая Тварь и записка в зубах пса, не могли позволить Кириллу этого сделать. Про свои синяки и ушибы он не думал. Он ждал звонка, который всё прояснит. Или хотя бы поможет внести ясность. Ждал и был уверен, что такой звонок обязательно скоро случится.
В смысле, наверняка случится.
На самом деле он умолял, чтобы тот случился, потому что ему было страшно, а он не хотел себе в этом признаваться!
И вот свершилось!
Он прикоснулся к экрану и поднёс сотовый к уху микрофоном вверх, чтобы не было слышно его прерывистого дыхания. Затылок до боли сковало. Может, вдруг заболела рассечённая ударом кожа, а, может, усилился страх. Кирилл знал, что к страху важно прислушаться. «Подожди, не начинай говорить первым, это важно», ̶ убеждал он себя. Несколько секунд тишины ожидания казались ему вечностью. Что он сейчас услышит? Чего ему сейчас не удастся избежать? Но вечность тоже имеет своё завершение.
Наконец, механический голос, явно искажённый какой-то дополнительной программой смартфона, спросил:
― Как дела, Кирилл? Голова не болит?
Кирилл провёл языком по шершавым губам и готов был уже ответить, но внезапно голос продолжил:
– У твоего пса уже не болит точно.
В трубке раздался смешок. Металлическое искажение превратило его во что-то, напоминающее скрежет пенопласта по грязному запылённому стеклу.
– Он мучился недолго, – словно подытожил голос.
Кириллу стало мерзко. Мерзко от себя самого. Он вдруг почувствовал себя слабаком, в жизнь которого можно вот так вот ворваться и забрать то, что ему принадлежало, неважно, как он к своему псу относился, но это был его пёс, которого убили с ужасающей жестокостью. Самое главное, убили, даже ничего не потребовав от Кирилла, а скорее, чтобы его устрашить, подавить, размозжить, как человека. Он вдруг вспомнил о своей второй жене, которая ушла к владельцу футбольного клуба, и которую тоже, по сути, забрали, не спросив, но отмахнул мысли, резко качнув головой, потому что уходу жены он был рад, а убийству собаки – нет. Он решил молчать в трубку дальше. Был уверен, что