Колбаски остыли и выглядели уже не так аппетитно. Я отодвинул их прочь.
– Как наши дела, отче? – поинтересовался. – Есть ли добрые вести?
– Смотря что́ считать добрыми вестями? Если ты о своём, то мой ответ – да, есть. Комендант, конечно, удивился, но своё дозволение на отъезд дал. Даже сопровождающего выделил. Ему, дескать, нужно рапорт передать, так что всё равно гонца отсылать в дорогу.
Отче произнёс всё это тем тоном, которым сетуют на грязь, облепившую сапоги. Пустым и холодным. Не знай я его, подумал бы, он затаил на меня обиду. Только вот если оно и вправду так, то, интересно, из-за чего это? Я отёр руки о штанины, прочистил горло:
– Значит, мы можем собираться? Мне по-прежнему кажется, что оставаться тут…
Отец Славинсон многозначительно взглянул на меня, что я аж запнулся.
– Точнее сказать, это ты можешь собираться, мой мальчик. Я-то остаюсь.
– Что?!! – удивился я вне всякой меры. – К-как?.. Как это?!
– Дак я и не собирался уезжать. Моё ж хозяйство прямо за рекой, ты позабыл поди?
У меня, признаться, от этих слов просто челюсть отвисла. Нас ведь и так всего двое осталось, а отче наши и без того незначительные силы ещё сильнее дробил. Не к добру.
– Я не поеду! – Голос мой, удивив меня самого, прозвучал, словно звон чеканного молоточка по железяке. – Отче, право же, без тебя – нет, не поеду! Ни в коем разе.
Тот озадаченно округлил на меня глаза:
– Это ещё почему это?!
Почему это… Действительно, почему? Не потому ли, что хуже, чем оставаться в лагере, где среди гвардейцев могут скрываться враги, только в одиночку отправится в дорогу, чтоб недруг уж наверняка мог подкараулить тебя вдали от посторонних глаз?
– Просто… просто так надо, отче! – замотал я головой. – Поеду с тобой, если ты поедешь, либо же останусь здесь, если останешься ты. Вот так вот!
Я подобрался и скрестил руки на груди. Отец Славинсон заметно так посуровел.
– Сыне… – выдохнул он. – Ты, да простит меня Гайо за такие слова, рассудком что ли помутился? Ну, право же, что это ещё за «хочу – не хочу», «поеду – не поеду»? На кой ляд я тогда перед комендантом ковром стелился?! Или это ты рассердить меня удумал?..
Хотел сказать что-то ещё, но замолчал, шумно дыша и широко раздувая ноздри.
Я, признаться, никогда прежде не видел отца Славинсона таким рассерженным. Даже не рассерженным, нет – обиженным даже. Обиженным и сильно оскорблённым.
Собрался, было, ответить ему, но, благо, успел опомниться и заблаговременно язык свой прикусил. Отче так-то прав был. Там, за рекой, за сожжённым мостом, стояло его аббатство. В застенках всего-то человек пять монахов обитало; притом, насколько я знал, один был слеп, другой нем, а ещё двое – блаженны. Всё ли с ними в порядке? Живы ли они, или так же пропали без вести, а само аббатство разрушено и сожжено? Позор мне, что я сразу