– Именно! – Себастиан вёл себя так, будто слов «ценность» и «деньги» для него не существовало. – Оно мне ещё понадобиться для некоего дела, ну а после – вы станете его полноправными владельцами. Делите его как вам заблагорассудится. Ну что, по рукам?
Такеда и Ричард переглянулись, будто уже сто лет в обед как были закадычными друзьями. Чаандиец даже на миг утратил эту свою раздражающую невозмутимость.
– По рукам, – ответили они хором.
– Превосходно! – захлопал в ладоши Себастиан. – Вы об этом не пожалеете!
Глава третья
Монета на кончиках пальцев
Неро Вандегард
Я хорошо помню то время – даже сам тот момент, – когда убедил отца устроить меня в военную академию. Я хотел стать солдатом, как и он сам; мечтал стать егерем. А о белолигийских егерях тогда ходило немало бравых легенд! Непревзойдённые разведчики, мастера скрытности и засад, асы в обращении с луком и арбалетом, диверсанты. Егерю могли пожаловать чин тысячника, даже если он из простолюдинов; платили довольствие как кавалеристу; нередко знатные рыцари избирали егерей своими оруженосцами.
От шести до десяти лет муштруют на егеря; набирают мальчишек и девчонок из числа первородных, годков девяти-десяти, чаще знатных, но и простецов, если подходят. Меня, благодаря отцу, взяли в одиннадцать; а после двух лет обучения, вернули в семью. Вновь разгорелась смута. Никс-Кхортемские кланы, говорят, сызнова взялись за оружие: впали в немилость у правящих господ, жгут прибрежные города, грабят торговые баржи, угоняют в неволю всех, кого выйдет захватить в разбойничьих набегах.
Вот только враки всё это! Вовсе не разбоем живёт земля призрачного снега!
Однако ж, заяви об этом кто, разве поверят? Меня, равно как и остальных юнцов, хотели отправить на границу. Там, дескать, обучение и муштра пойдут быстрее. Ну и, разумеется, ни я, ни отец, ни уж тем более мать не желали, чтобы моя стрела – случайно, либо же злонамеренно, – пролила хоть каплю кхортемской крови. Или и того хуже: от северянской хладокаленной стали пролилась бы моя собственная.
Мать надоумила, отец похлопотал, и вот меня вернули в семью, разорвав контракт и спалив его обрывки в жаровне. Помню я, – не мог тогда сдержать слёз. Слёз радости и одновременно горя. Пришлось мне свыкаться, хотя военный быт я по-прежнему уважал. Уважал почти в той же мере, что и – как я про себя их называл, – своих братьев по крови; невзирая на того, из каких кланов и родов те происходили. Все норды, кого мне довелось знавать лично, были как на подбор добрыми друзьями и верными товарищами.
И вот ныне стою я меж сожжённых домов моей родной деревни, а гвардеец треплет меня по плечу и повторяет раз за разом, мол, да не переживай ты, парень, это всё северные дикари, но ныне-то они свои клыки знатно пообломали. Говорит: больше сюда не сунутся.
И что прикажете мне думать