Алексей Федорович молчал. Он еще весной заметил перемену в Коле, но никак не мог найти ни причины, ни подхода к делу. Надеялся, авось-либо рассосется как-нибудь. Да видно, не рассосалось… Коля ждал ответа. Однако в некоторых случаях молчание есть самый сильный ответ, а молчать, когда нужно, Алексей Федорович умел. Уже на площади перед собором, промолчавши всю дорогу, Коля не выдержал.
– Алексей Федорович, вы когда будете в Петербурге?
– Через неделю, не раньше. Я сейчас прямо в Пёсьегонск, оттуда уж…
– Приедете, приглашу я вас там в одно место,… все поймете,… тогда и поговорим.
– Вот и хорошо, вот и ладно… а так что же, как на пожар бежать…
Алексей Федорович обеими руками пожал Колину руку, посмотрел в страдальческие глаза и крепко-крепко, по-братски обнял его… Да и с остальными надо было прощаться. Раньше расставались после молитвы, но потом некоторые в собор перестали заходить, (Коля так сразу после гимназии), а потом «некоторых» стало больше остальных. И не то, чтобы большинство так уж разуверилось – просто верить в Бога, молиться, посещать церковь стало как-то «не модно», «неудобно» да и «неуместно» для образованного человека, так что «немногие» входили уже в храм со смущенными улыбками и потупив глаза, а «большинство» смотрело на это снисходительно, как на простительную пока слабость… Вообще, даже ставить так: есть Бог или нет, и то уже считалось чуть ли не ретроградством, развлечением для старичков, «от нечего делать». Молодежь же ставила и решала вопросы сразу практические: кто-то с юных лет зашибал деньгу и становился на крепкую ногу, а кто-то хотел облагодетельствовать и спасти человечество, или хотя бы только Россию, но только чтобы уже прямо сейчас, сию секунду, немедленно. А жизнь, как и прежде, стояла не на первых и не на вторых, а на тех, кто просто жил сегодняшним днем, у кого на уме было теплое местечко, представление к награде на пасху, женские ножки да бал у исправника. Впрочем, и эти, как и первые и вторые, о Боге не задумывались…
Мимо прощающихся, обнимающихся и расходящихся пробежала с криками по площади стайка гимназистов, первоклассников или даже приготовишек, и один из них, как когда-то Смуров, подхватил на бегу с земли камешек и ловко пульнул в стаю воробьев, облепивших голый куст… Алеша пошел напрямик через площадь к храму. Только трое или четверо последовали за ним. Алеша уже был сегодня с утра и в храме, и на Илюшиной могилке, и своих навестил, мать, отца, Ивана и Лизу, собравшихся вместе в дальнем уголке нашего кладбища, но так было тяжело на душе, что сердце просило какого-то исхода, и, едва он, войдя в храм, дошел до образа Алексия Божьего человека и начал молитву, как слезы сами полились из глаз. Он плакал чуть не впервые с похорон Лизы. А ведь сегодня ничего особенного не случилось, он сам не понимал своих внезапных слез, но плакал, как будто прощаясь с чем-то, или предчувствуя какую-то близкую и неминуемую беду.
Глава 2. Стачка
Выйдя из храма, Алексей Федорович увидел, что Коля со Смуровым стоят почти на