«А что до Правды – то сия наука
Из моды вышла, как… стрела из лука.
Одно лишь вам скажу: пусть я наивен,
Пусть часто заблуждаюсь, но язык
Патетики фальшивой мне противен
Уже не раз предупреждал вас я,
Что муза очень искренна моя»
Вот именно бальзаковской фальшивой патетики, преобразующей разврат в любовную поэзию, у Байрона не найти. Его разочарование в устоявшейся морали и метафизике искренно, его поиски новой философии и новых идеалов тоже. Он не ставит целью поэтизировать порок, или возвести Демона на место утерянного идеала. Он разрушает, чтобы строить, и в этом проявление истинного гуманизма и истинной глубины мыслителя. Ему противны тщеславие и война, он высмеивает цинизм Макиавелли, он прославляет свободу и демократию, и сознается в скромных возможностях своей лиры, которая все же не чета научным исследованиям. Он прославляет разум, науку, рационализм, и указывает пальцем укора на хаос и противоречие в области знаний. Там, в сфере интеллекта, он ищет новую метафизику, лишенную убожества, ханжества и лицемерия католичества или другой религиозной догмы.
Затем, что каждый век и каждый год
Герои с новым шумом, с новым треском
Военной славой потчуют народ.
Но тот, кто честно, искренне и веско
Оценит их заслуги, – тот поймет:
Все эти мясники друг с другом схожи
И все дурачат разум молодежи.
Кресты, медали, ленты, галуны
Бессмертнейших бессмертная забава!
Мундиры пылким мальчикам нужны,
Как веера красоткам! Любит Слава
Игрушки золоченые войны!
А что такое Слава? Вот уж, право,
Как выглядит она, не знаю я…
Мне давеча сказали, что свинья
Способна видеть ветер. Это чудно!
Мне говорили, что, почуя ветер,
Свинья бежит довольно безрассудно.
Всегда «en grand"* история берет
События, детали опуская.
Но кто урон и выгоды учтет,
Тому война претит; и я считаю,
Что столько денег тратить не расчет,
За пядь земли сраженья затевая.
Одну слезу почетней осушить,
Чем кровью поле боя затопить.
Хорошему деянью все мы рады,
А славы ослепительный экстаз,
Знамена, арки, пенсии, парады,
Обычно ослепляющие глаз,
Высокие