Что примечательного в нем еще? Зрачки у серба были разные, как если бы один смотрел в зенит, а другой – в полночь. Женщинам это нравилось, те звали серба «ђаво» – сиречь дьявол.
Белград встречал Трнаваца – бесснежный, но еще по-зимнему холодный. Прежде не задержался бы в столице, рванул бы прямиком домой, к семье, в курортный городок Врнячка Баня. Только теперь в кармане у Трнаваца лежала телеграмма, настигшая его в зале прибытия, где выкликали имя серба громкой связью, точно потерявшегося бебу. «Врати се али ће бити лоше», – значилось на бланке: возвратись, мол, или будет хуже. Истинным сумасбродством представлялось из-за телеграммы бросить все, опять лететь в Россию. Только Трнавац знал: нельзя не полететь. Али ће бити лоше.
Аэропорт «Никола Тесла» жил в привычном ритме: регистрировал, досматривал, встречал и отправлял. Однако заснежённая Москва не принимала самолеты, и Белград вылета не давал. Поосаждав кассы аэропорта, где прибывавшие и отъезжавшие толпились, точно постояльцы, для которых ни в одной гостинице не отыскалось места, Трнавац, злой и впрямь как ђаво, бросил «Теслу», взял такси до площади Теразие. Уже в авто черкнул жене, что будет несколькими днями позже. Знал: ко всему привыкшая Мария, износившаяся от беременностей, ни о чем расспрашивать не будет. Звонил старший брат Ненад, но Трнавац отвечать не стал и вызов отключил. Сидел, как на угольях, поскрипывая кожаной обивкой, пока такси несло его Балканской улицей на Бранков мост, чтобы свернуть на набережную к Калемегдану. На пальце у Трнаваца вертелось, как живое, обручальное кольцо и жгло, того и гляди – соскользнет, покатится по зимнему ковру, да к новогоднему костру.
Всему виной была та маленькая русская, кто же еще. Трнавац и не думал, что она, чудаковатая, рыдавшая вслед ему в Шереметьево, объявится – так скоро да еще с угрозой. Но знал, что, если пожелает, она сумеет једноставно разбити шестнадцать лет его семейной, взвешенной и выверенной, жизни. Если знакомство их откроется, ни откреститься от него, ни отбрехаться не получится. Мария, хоть всегда безропотна, а не простит, и надо будет заново жениться, заводить новых детей… Все это хлопотно. От русской требовалось поскорей избавиться. Отговорить ли, откупиться ли – еще не знал.
«Никог нема у Београду, ништо се не дешава», – тоскливо пел в динамиках такси Желько Самарджич.
Белград и впрямь стоял безлюден, редкие машины вспыхивали на мгновение и гасли. Куда бы ни взглянул, Трнавац видел только собственное отражение с изнанки стекол, свои двуцветные глаза, в которых бликами шоссейных фонарей плескался страх. Пробовал в окна не смотреть, но тут же встретил свой исполненный тревоги взгляд в салонном зеркале. Тогда закрыл глаза, откинувшись, и показалось: не такси везет его под тихий шинный