– Не надо меня убивать! – торговец вскинул руки на уровень груди. – Нет вины на мне, господин… – и всхлипнул, будто собираясь зарыдать от отчаяния.
– А мнэ, – Тим ткнул себя пальцем в грудь. – твой шисе и тфой смерт всйо рауно. Мнйе надо знат, кто дават тйебе die Wurst. Тйебе сод нэт. Ти казат, кто дават тебе die Wurst – тебе ехат Люблин. Понйеваш ти вспольник. Ти нэ казат, кто дат тйебе die Wurst – ти умират.
По коридору провели еще кого-то – наверное, следующего молодчика на допрос.
– Но я не знаю… помилуйте, господин…
– Мнйе всйо рауно, – Тим придал голосу злобные нотки. – Ти – нишни челёвéк, от кого польза нет. Krämerseele… Даше ти нэ казат, понйеваш ти нэ знат – ти умират. Но будеш говорит, кто дат die Wurst – ти шит. Люблин… Lager, но шит, – отвернувшись от допрашиваемого, он послюнил химический карандаш, склонился над листом бумаги и принялся писать по-немецки всё, что придет в голову: «Комиссар полевой полиции Шёнфельд родился в зеленом Вюртемберге, у него не было жены, только была подруга, с которой он расстался перед войной…». Тим рассчитывал, что торговец подумает, будто он пишет постановление о казни или заключении. А тот замолчал будто находясь в ступоре. Сидел на нарах, растерянно глядя то на строчащего карандашом по бумаге Тима, то на стальную дверь камеры. И, вероятно, не знал, что делать дальше: упорно все отрицать, надеясь, что полиция не сможет ничего доказать и отпустит, или же в самом деле лучше выдать своих сообщников, а то вдруг и вправду расстреляют без разбирательства. Но в случае выдачи тех, кто снабдил его кровавым товаром, если и сохранят жизнь, отправят в тюрьму и лагерь. А Тим поставил в сочиненном им сходу тексте точку и, выжидающе посмотрев на задержанного, сказал:
– Ти говорит – но! Йесли ти мольчат, йа делат приказ тебе бит – этот Moment! Йесли тоше мольчат – йа казат тебе стрелат! Но! Кто дават die Wurst? – невысоко приподняв колбасу, Тим бросил ее обратно на столик.
И трусливый торговец сломался: из тюрьмы он питал надежду найти способ выбраться, но мысль о возможной неотвратимой смерти явно леденила ему душу.
– А вы не дадите им обидеть меня, господин? – спросил он дрогнувшим голосом. – Они страшные люди – перережут мне горло и утопят в реке… никто не найдет.
– Што? – не понял Тим.
– Я их боюсь, господин! Это настоящие бандиты – им человека убить как муху ухлопать… Не выдавайте меня этим людям.
Тим, понявший речь задержанного очень смутно, встал, прошел к тяжелой стальной двери, приоткрыл ее и позвал прохаживавшегося недалеко хипо. Тот вошел в камеру.
– Говори йему! – сказал Тим, ткнув в сторону вспомогательного полицейского пальцем, а сам сел обратно на нары за столик. Торговец сказал хипо, и тот на ломаном немецком объяснил Тиму:
– Он… боится… Эти люди могут его убить.
– Скажи, что мы повесим этих людей сразу, как поймаем, – ответил Тим. Хипо перевел задержанному.
– Хорошо, я расскажу! – кивнул тот.
– Идите