Когда за окнами полуразрушенный город уже погружался в сумерки, и похожие на каких-то чудовищных великанов руины высоких зданий зачернели на фоне алого заката, офицеры снова спустились в столовую. Там играл патефон. Из-за музыки, и оттого, что столовая теперь освещалась потолочными лампами, она выглядела уютнее, чем днем. На ужин подали хлеб с колбасой и овощной салат. Ужинала команда без особой спешки, поскольку срочных дел на сегодня уже не было, и скоро можно было возвращаться по квартирам. Офицеры говорили о том, как от истоков в страдающей, разоренной и полуголодной родной стране, из агитации, парадов и державшихся на одном только патриотическом энтузиазме упорных трудов штурмовых отрядов возродилось прежнее могущество Германии, и как теперь Отечество идет к своему величайшему в истории триумфу. Зибах без конца делился своими историями из Гитлерюгенда, в котором еще не так давно состоял. К разговору присоединились сидевшие за соседним столиком офицеры команды отдела безопасности связи. Ужин складывался довольно весело, проходило напряжение тяжелого служебного дня. В этот момент к столику, за которым сидел Тим со своей командой, подошел сотрудник внутренней охраны и доложил, что комиссара хочет видеть человек из вспомогательной полиции. Тим быстро вытер губы салфеткой, встал и спешно прошел к дверям столовой. Там стоял молодой парень из хипо в серой сорочке с опознавательной повязкой на рукаве, в галифе от русской военной формы и с пистолетом в кобуре на поясном ремне.
– Что? – спросил Тим по-немецки.
– Господин комиссар, меня послали доложить, что тот, кого вы приказали арестовать, находится здесь, в камере.
Тим секунду помедлил, уточняя в уме, правильно ли он понимает молодого вспомогательного полицейского, затем кивнул и сказал, как мог, по-русски:
– Хорошо.