Онтологическая проблематика современной русской прозы. О. В. Сизых

обобщения: «Сегодня под утро мне снилась погоня, где я был преследователем», «Этот старик – я сам. Тогда мне было лет восемьдесят», «Я заглянул и отпрянул: в меня всматривалось мое падение» (79). Инвариантные мотивы безумия, спасения и смерти проходят через всю книгу, получая целостное выражение в отдельных рассказах, например, «Самсон и Длила», становящихся их библейской иллюстрацией и объясняющих название сборника «Ослиная челюсть». Реинтерпретация и смешение канонического и нетрадиционного оборачиваются продуктивным метаприемом автора, позволяющим передать движение плоти и духа. Деконструкция онирической, любовной и космогонической тем исключает «поверхностное» описание семантического пространства рассказа («Угол Страстного и Петровки», «Пища океана», «Девушка с письмом»). Авторская несосредоточенность на формульности интерпретации традиционных топосов и образов придает каждой миниатюре метатекстовый статус, связанный с утопическими построениями. Рассказу «Воронеж» автор предпослал эпиграф «Крепка, как смерть, любовь. Царь Соломон», раскрывающий масштаб встречающихся в тексте метафор («полость пробоя», «землепашец»), вызванных ощущением любви как не-физической сущности жизни, о чем в свое время заявлял один из первых немецких романтиков Ф. Шлегель. Противоречивость человеческого сознания превращает видимую действительность в нечто неподвластное рациональной интерпретации.

      «Элегия случая». Древнегреческой философской элегии (основоположник Ксенофан) как стихотворной форме принадлежит мысль о происхождении мира, о природе вещей, как отмечает Л.Г. Фризман[33]. Для познания вселенной поэт избирает аналитический подход, связанный с особым интересом к сфере переживания и созерцательному опыту. Расцвет римской элегии в I в. до н. э. (Катулл, его последователи Тибулл, Проперций) исследователь связывает с тенденцией к снижению общественной активности, возникновению необходимости обрести внутреннюю независимость каждым горожанином, потерявшим свой идеал.

      Эксперимент А.В. Иличевского в этом жанре – один из рассказов назван «Элегия случая» – экзистенциальный пассаж онтологического звучания: «Случай думает во мне – вместо меня – об этом, покуда я сижу на скамье на бульваре в лете, и липы, смыкаясь вверху в водоворот кружевом крон, кружевом света, зренья, – сплошной чередой изумруда вращают ось пыльного солнца в конце аллеи» (16). Одной из основных характеристик данной элегии является широкая постановка бытийных вопросов. Обращение к образу пляшущего на невысокой горе, бьющего в бубен царя Давида передает нетипичный авторский взгляд, мотивирующий рассуждения о духовной судьбе и грехе: «То, что еще невозможно, уже не будет». Герой пытается сбежать от «бездны Случая», спастись. Л.Г. Фризман отмечает, что в элегиях А.П. Сумарокова слово «случай» является ключевым: «Все злые случаи на мя вооружились…». Вступая в разговор о мироздании, персонаж А.В. Иличевского ориентирован на трагический