Полыхающей молнией наэлектризованных мышц разорвался миг близости, слияния, увлекающей в бездну сладости. Миг, который хотелось бы выплеснуть в вечность вселенной вместе с собой и никогда из него, из неё не возвращаться. Этот миг вынес вдруг Олега во взбудораженный изорванным стоном умопомрачительный обжигающий, электризующий взрыв, эхо за эхом сжимающий каждую изнемогавшую нежностью и любовью клетку его одухотворённого тела.
И теперь уже ничто не могло прервать нежную, томящую сладость зовущих слиться друг с другом желанных тел юноши и девушки.
Ни Олег, ни Анжела не видели себя со стороны. Да и кто сейчас мог видеть их лежащими на диване, увлечёнными друг другом, не разрывающими объятий? Разве что… Разве что… Ангел, проникший в комнату из-за лёгкой шторы и начавший гулять по её полумраку.
Это он всё сильней и сильней вливал в окна мягкий свет то ли ещё белой ночи, то ли уже белого утра.
– Смотри. Летнее утро, – глубоким, изменившимся вдруг голосом произнесла Анжела, ловя за крыло лучистого ангела – зайчика.
Её слова утонули в очередной песне дивана, вплетясь в сладкие звуки музыки и слов, которые словно были продолжением любви:
Я иду к тебе навстречу
Росными лугами.
Радость падает на плечи.
Жёлтыми ветрами.
Знаю, ждёшь меня ты где-то
У любви во власти
Посреди цветов и лета,
Посредине счастья.
Певец обжигал душу повтором рефрена, а Анжела, закрыв вдруг глаза, вздрагивала веками, будто бы пытаясь смахнуть росинками засверкавшие на её ресницах слезинки.
– Что, ты милая? – виновато – испуганно спросил Олег. – Ну, что, ты? – выпивая поцелуем её слезинки, шептал он, не зная, что должен делать в таком случае. Обнажённость их тел и явность того, что произошло с ними, говорили сами за себя о происшедшем. И трудно было понять Батурину, что вызвало слёзы Анжелы.
А она – молчаливо и, как казалось, сладко плакала.
Как бы хотел Батурин заглянуть в глубину её души и увидеть, что творилось там. С чем, с каким прошлым пришла она к нему, и что принёс он ей сейчас сам. Ему вдруг опять увиделась Анжела, летящая на взрезе дамбы, окружённая тайной и недоступностью, красивая, вызывающе красивая женщина, женщина, ещё минуту назад бывшая чужой и неведомой, а теперь ставшая его, отдавшаяся ему, принадлежащая ему. Но…
Но не только душа, а и глаза её были закрыты.
– Анжела! Сладкая ты моя, что же, это? Ты плачешь? Почему твои слезинки горькие? Ты сладкая, а они горькие. Не плачь, не плачь. Я ведь люблю тебя, Анжелочка. Посмотри мне в глаза, – просил её Батурин, целуя и выпивая горьковато-солёные слёзы то ли счастья, то ли какого-то другого, неизвестного ему чувства Анжелы. Его сердце обжигалось проглатываемой