– Пётр Петрорвич, сегодня же пишу статью конкретно о вас, – восторженно заговорил Вячеслав первым.
– Обо мне не надо. Я не мамонт. А вот о них надо писать, – показал Габеев на кости и бивни, – и как можно больше. Эти жалкие останки укор нам ныне живущим, могущественным. Пусть не на нашей совести погибель их. Но на нашей – если не возрождение их, то хотя бы создание музеев.
– Это гениально! Блестящая идея! Земля – музей, дом динозавров! Назад в пещеры! Это не материалистично. Это утопия, Пётр Петрович. А где же борьба классов, видов – естественный отбор? Где побеждает сильнейший? Где революции: «Мы старый мир разрушим до основанья, а затем мы свой, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем!?» А? Где? Всё это – эмоции. Мне ваши музейные проповеди – блин в горле. Ваше дело – собрать, экспонировать, а смотреть и разбираться в великой ценности того или другого отшельника природы, искусства – это наше, наше дело, дело зрителей, точнее ценителей, знатоков, – нервозно чеканил Левитский.
– Дорогой мой псевдознаток, я не в обиде на тебя за мышление на уровне не мамонта, и даже не динозавра. За моими плечами чуть ли ни вся жизнь в музее. Он для меня – колыбель, магическое окно во вневременной мир жизни и искусства, а теперь и кафедра, и больничная кровать или, в крайнем случае, кабинет врача. И ты мой такой же пациент, как и миллионы других, приходящие только в наши двести пятьдесят музеев страны. Человек утверждается в мире в отличие от многих животных не только в разумных действиях, но и в мышлении, в осознании этих действий, а ещё больше в эмоциональном, чувственном порыве к ним и осознании их своим сопереживанием. Музей – это не кладовка для драгоценных коллекций. Он, как театр, как литература, как высшее проявление человеческого интеллекта и эмоций. Он призван служить развитию вкусов, мудрости ума и сердца человеческого. Сохранению и приумножению добра, а в конечном итоге, именно жизни, немыслимой в драконовском её постижении.
Музей – это крик человеческий в непроницаемый мрак бездн вселенных о рождении их высшего проявления – человека, готового воспринять развитие мира, сохранить его и продолжить во благо сущего, – разразился целой лекцией Пётр Петрович. Его зрачки сверкали голубоватым отблеском