– Вот что, э-э-э, Чернихин, спасибо, достаточно. Буду с вами откровенен, это, конечно, самодеятельность, право слово. И до настоящей игры вам пока далеко. Но упорства вам не занимать, да и личность, я вижу, вы неординарная. Однако гитару я бы вам не предложил, не ваше это, совсем не ваше, уж вы мне поверьте.
Севка молчал. Слушал.
– Я вижу два пути – виолончель или контрабас.
– Что?! – Севка чуть со стула не упал.
А Серебров быстро продолжал, не давая ему опомниться, и смотрел то на Севку, то в окно, видимо, у него была такая привычка.
– Для виолончели вы уже, голубчик, опоздали, раньше надо было приходить – на лет, скажем, этак пять опоздали, да-с, инструмент хоть и вашего типажа и нервной конституции, но можете только время потерять, да и мы с вами тоже. А вот контрабас – это, пожалуй, можно попробовать. В качестве, так сказать, эксперимента. Что скажете?
Севка молчал. Вот так номер!
Старик встал, подошёл к нему, похлопал по плечу, наклонился:
– Все классы гитары забиты, мест нет, и главное – не ваш это инструмент, поверьте, не ваш. И скрипка – не ваш, оба они – слишком романтические, а вы человек глубоких страстей, не романтики, человек нерва, ритма, пульса, если хотите, а не тремоло всяких там. По всему видно – вы из породы «человек-омут», что и соответствует энергетике контрабаса, – тут он выпрямился и снова взглянул на окно и колышущуюся занавеску. – Подумайте и, если что, приходите. Буду рад.
Он протянул Севке сухонькую руку, показывая, что аудиенция на этом окончена. Севка руку пожал, гитару уложил в футляр, обернулся на Сереброва, посмотрел долго, ничего не сказал, вышел в коридор, дверь тихо за собой затворил.
Дома долго маялся, думал, поесть забывал, Серафима уже и лоб ему щупала – не заболел ли? Вроде здоров. По городу неделю шатался, по зелёным театрам, оркестр искал, чтобы настоящий был, с саксофоном и контрабасом. Нашёл. Послушал. И нерв был там. И ритм. И пульс. Прав старик, что-то родственное для Севкиной души на горизонте обозначилось. На следующий день записался в училище. Эмилия Борисовна ни слова не сказала, даже заюлила, когда он своё имя назвал, словно подменили. Потом на приказе по зачислению под гербовой печатью знакомую фамилию увидел: ректор музыкального училища г. Песчанска Серебров Яков Семёнович. Ах, вот оно что! А впрочем, чем чёрт не шутит, есть в этом какой-то определённый смысл: контрабас – это экзотический инструмент, как и сам Севка, и не всем он по зубам. Когда его приняли, только бумагу о зачислении дождаться надо было, Серафиме новость сообщил, думал порадовать. Тут она побелела вся и про мать рассказала. Севка сразу как страшную историю услышал, хотел тут же документы назад забрать, а потом подумал – судьба, значит, такая, ничего тут не поделаешь! Решил не поддаваться страхам и странному совпадению. Что он, неврастеник какой? Контрабас так контрабас!
И не пожалел.
10
После