Увидев картинку, Паша восхищённо воскликнул брату:
– Гля, какой наган!
А Людвика, сидевшая рядом, спокойно сказала:
– Не наган, а лебель, – и посмотрела ему в глаза.
Паша чуть не подавился от такой наглости.
– Чего-чего? – заголосил он, с презрением оглядывая сахарно-белоснежную девчонку, посмевшую так бесцеремонно его поправить при брате, которого почему-то считал младшим, хотя разница в их рождении если и была, то только в несколько минут.
– Это ты кому, мне сказала? – не унимался оскорблённый Паша.
Но Людвика не испугалась, а спокойно повторила свою поправку, добавив толику металлической нотки в свой ангельский голосок, какая обычно появлялась у её матери в разговоре с отцом или другими мужчинами. Людвика заметила, что эти нотки действуют на них, мужчин, «отрезвляюще», как сказала бы Клаша.
– Это не наган, а лебель, – повторила Людвика, – правда, папа? – спросила она на счастье заглянувшего в этот момент в детскую Витольда Генриховича.
Штейнгауз навострил уши, как делал всегда при упоминании названий револьверов, и подошёл к мальчишкам, нацелив очки на раскрытую картинку:
– Так-так, посмотрим-посмотрим, ага, конечно, лебель, ну как же, как же, а что разве были сомнения, молодые люди?
Паша покраснел от стыда, но, к чести Людвики, она никак не отметила свой триумф, а просто молчала, пока Витольд Генрихович влюблённо бормотал:
– Ясно, образец 1892 года, 8-калибровый, шестизарядный, и, что интересно, друзья мои, этот револьвер по механике являет собой что-то среднее между кольтом и наганом, поэтому неудивительно, что молодой человек принял его за таковой. И он начал занудно перечислять отличия одного от другого. Мальчишки слушали его, открыв рот, а Людвика вышла из комнаты, так как она это всё слышала по многу раз с раннего детства, ведь кроме чтения сказок отец любил ей показывать атласы старинного оружия с большими иллюстрациями, а некоторые экземпляры его коллекции она и сама видела – отец часто их перебирал, бережно протирал футляры фланелевой тряпочкой и почти всегда при этом вслух проговаривал характеристики того или иного револьвера.
За обедом Паша сидел присмиревший, не крутился, как обычно, и не старался сыпануть перцу в Сашин компот, и даже в какой-то момент пододвинул Людвике бокал с лимонадом, видя, что она не может до него дотянуться, а потом шепнул так, чтоб никто больше не слышал, прямо в ухо:
– А ты, белобрысая, здорово в оружии разбираешься, – и шмыгнул носом.
Почему-то теперь Людвика жутко смутилась, залилась краской и наклонила голову низко к тарелке, а Паша восхищённо шептал дальше, отчего у нее по телу забегали мурашки:
– Пошли на улицу, я тебе рогатку покажу, сам смастерил.
Людвика