Стрекоза. Книга первая. Татьяна Герден

из-под пиджака рубахи и повинуясь потаённой страстности своей противоречивой натуры, тут же пускался в новое приключение: виртуозно лепил в своём воображении новый образ по методу Матвейчука, без удержу применял уже испробованные приёмы обольщения, писал на салфетках лёгким росчерком профиль новой нимфы или амазонки (как уж повезёт) и – в который раз! – заполучив птичку в клетку, вскоре опять обращался в постыдное бегство.

      Бегство заключалось в том, что он запирался в комнате с Амадеусом, зажигал лампу с оранжевым абажуром, которую отдала ему Серафима после того, как Теплев разогнал её мещанский, по его выражению, гадальный притон, глотал рюмками коньяк без закуски, умирал от одиночества, и только Амадеус, волшебно оживающий под его смычком, жалел и понимал его как никто другой – сочувственно всхлипывал пронзительными верхними нотами, раздражённо гудел нижними и выговаривал ему за несусветную глупость мягкими нравоучительными средними, как заботливый отец, которого Севка никогда не знал.

      13

      Людвику мало кто звал полным именем. Для одних она была Люда, для других – Вика, но ни одно и ни другое не выражало так полно её сути, как то, что, по счастливому случаю или особой родительской интуиции, дали ей при рождении Витольд и Берта. Берта не очень любила историю, но слышала, что не только многих королей звали Людовик, но и королев – женской формой этого имени, Людовика. И как-то раз, увидев в одном из энциклопедических словарей портрет Людовики Баварской, она просто заболела этим именем, так как решила, что между ней, Бертой Кисловской, и венценосной особой есть несомненное портретное сходство: та же аристократическая бледность, тот же инфернальный изгиб бровей, те же выпуклые карие глаза и тот же подтянутый в нитку очаровательный рот с едва выпирающей вперёд нижней губой.