– Тот я голову ломаю, что это ты в масленицу взъярился на Фёдора.
– А не будет… вот, – злобно выкрикнул Каллистрат, вспомнив, что получил хороших тумаков от более крепкого и сильного, нежели сам, Фёдора Снежина.
– Ты б, брат, эту дурость из головы-то выбросил! Сговорена она за Фёдора сына Прокопия Николаевича Снежина, кузнеца нашего… сельского… и иконы уже ей вручены… на Преображение Господне свадьба назначена.
– Так он, не нашей веры, кузнец-то! Щепотник он!
– А коли так, что он не человек? Одна у нас вера, православная! И душой и плотью мы едины! И не тебе решать, за кого она будет венчана. Забудь о ней. Мало ли и у нас девиц пригожих. Выбирай любую. Ты видный, красив, статен, ни одна не откажет.
– Не нужна мне ни одна и ни другая, Евдокию хочу.
– Ты что ж это, общину хочешь взбаламутить? Или на девицу напраслину навести, чтобы от неё, значит, Иван отвернулся! С огнём играешь, кровник! Смотри, как бы чего не вышло. Изгонят тебя из общины, как жить будешь? И про деньги забудь. Не нужны они тебе сейчас, обут, одет, сыт. Что ещё надо? Трудись, каждую копеечку в семейный кошель складывай, придёт время, отец наделит, а там, Бог даст, поднимешься. И община в нужде не оставит, поможет на ноги встать. Деньги… оно, брат, дело наживное, и запах у них разный, тяжёлый и грязный, если добыты они разбоем, и солёный, если трудом непосильным. Твой же двугривенный имеет горький запах, ибо у потерявшего его он, возможно, был последний, или хранился на день чёрный, на помин души. Ты бы, брат, отдал его.
– Как это отдать и кому?
– На сходе спроси, кто потерял, найдётся тот человек.
– Вот ты отдавай свои, у тебя их много, в прошлом году… сколько золота добыл, а?..
– Так отцу отдал всё. Он одежду новую всем справил, тебе вот сапоги, сёстрам платки, утварь разную для дома, да сбрую новую.
– Знаю я ваши обновы, а сколько общине отвалили, десятину положено, а батя половину отдал. Не-е-е, никому не отдам, мой двугривенный. Я вот на него сколько хочешь чего куплю, и не нужны мне твои сапоги. Нет, чтобы с братом поделиться, себе-то, небось, припрятал кое-что, не всё отцу отдал.
– Да, ты что это, брат, как же можно так говорить. Всё отдал! Зачем мне? Рудознатцы мы, одним домом живём! Негоже нам делиться, всё в один кошель.
Уже в юношестве Алексей всего лишь по рисунку, объёму, блескости лепестка слюдяного умел находить жилу золотую, но в отличие от младшего брата не питал страсти к золоту. Кровник же с детства, увидев его блеск, в лице менялся. Порой часами самородком или россыпью рыжей любовался, а блеск камней драгоценных затмевал глаза от света солнечного. И казалось ему, что жизнь только в этом холодном сиянии, а не в жарком солнце.
– Без солнца, когда оно в облаках, мы живём, – говорил он, – а без денег и без золота, без камней, переливающихся всеми цветами радуги, жизнь невозможна.
С ним спорили, доказывали обратное, бесполезно, на своём стоял. С этим затемнённым сознанием вошёл Каллистрат в юношество,